Последнии? штрих
Шрифт:
– Где так насобачился, боец? Охотник?
– Спортсмен, – коротко бросил Сергей.
С того самого дня, как только офицер появлялся в части, Велихов сопровождал его на стрельбы, и не только. Капитан вёл себя с ним как с равным. Такое отношение старшего и по возрасту, и по званию льстило девятнадцатилетнему парню, выросшему без отца. Вскоре он и думать ни о чём не мог, кроме карьеры военного. Через полгода Сергей стал кандидатом в члены партии, затем получил направление в высшую школу КГБ – и жизнь покатилась в заданном направлении. После окончания «вышки» его вызвали для собеседования, где, в частности, был задан вопрос: готов ли он пожертвовать жизнью ради выполнения задания Родины? Тогда он был готов – не просто готов, а прямо рвался принести себя в жертву. Его зачислили в спецгруппу. Ежедневные тяжелые, утомительные тренировки в тренажерном зале, рукопашный бой, стрельба из пистолетов, снайперских винтовок
Он приучил себя не думать об этом, да и некогда было, старался быть и был лучшим, всегда и во всем. Через год он уже жил в Европе – просто жил. Два года на адаптацию, никаких контактов, никаких заданий. Казалось, про него просто забыли, но нет – свое первое задание он выполнял в группе таких же, как он, спецов, и всё прошло гладко. Потом были задания для одиночки. Его ценили, он чувствовал, что нужен стране, что делает большое, важное дело. А в итоге что? Герой невидимого фронта на обочине, списан в утиль, блин. Всё для родины, а родина ему… в общем, понятно… Так-то!
Его ум блуждал, как во время скучной беседы и, хотя он гнал от себя мысли о дочери, мозг извернулся и в голове всплыл образ Даши. Вместе с ним возникло навязчивое, паническое ощущение необходимости что-то срочно предпринять. Но что-то предпринимать в таком состоянии – это как гасить пожар, подливая горючее в пламя, как сдирать засохшие струпья с раны, чтобы быстрее зажила. Поэтому все последние часы он старательно пытался абстрагироваться от всего, что мешало адекватно воспринимать происходящее. Сейчас нужно просто замереть, выждать время и без лишних эмоций, трезво и безучастно оценить ситуацию. Однако им настойчиво овладевало остервенение, как при первом известии о гибели Даши и сообщении брата о похоронах в закрытом гробу тела, искорёженного до полной неузнаваемости. Остервенение извивающимся червяком вползало в мозг, как и месяц назад, пытаясь превратить его в мясника – с жаждой убийства в глазах и ненавистью в сердце. Мысль о мести разъедает человека изнутри, убивает не предмет её возникновения, а душу, внутренний мир её нынешнего хозяина, делает его безумным. Он уже не способен провести черту между добром и злом, теряет духовное и сердечное тепло, внутри остается только вакуум. Именно так он и впал в неконтролируемую ярость, допустил ошибку, которая привела его в руки врагов. Сергей крепко сжал зубы, резко выдохнул и сфокусировался на мысли о том, что его дочь жива, а с остальным он разберётся.
Лежа на спине, он вытянул руки вдоль тела ладонями вверх, сомкнул веки и максимально расслабил все мышцы. Через минуту дыхание стало ровным, замедленным, и он погрузился в глубокий сон.
***
Откинувшись на спинку заднего сиденья автомобиля, который уносил их прочь от служебной дачи обратно в столицу, Ракитин напряжённо размышлял. Сидящий рядом оперативник покосился на начальника и осторожно бросил, как бы ни к кому не обращаясь:
– Интересно, что это он всё время повторял?
Ракитин мгновенно открыл глаза, прищурился и вкрадчиво уточнил:
– Кто? Задержанный?
– Ну да, – кивнул оперативник. – Несколько раз, как заведённый. Язык какой-то странный.
Полковник презрительно скривил рот и с хрустом склонил голову на бок.
– Это молитва, – пояснил он.
– Че-е-его? – вытаращился опер.
– Молитва по усопшим, на латыни! Традиция у него такая! – раздражённо рявкнул Ракитин. Затем, через паузу, добавил презрительно, сквозь зубы: – Пижон!
– А что… – открыл было рот оперативник, собираясь продолжить беседу, но полковник злобно зыркнул на него исподлобья, и тот мгновенно умолк.
Ракитин вновь закрыл глаза, стараясь подавить зародившееся где-то внутри и рвущееся наружу тревожное чувство. Как только он открывал глаза, на него накатывала нервная дрожь злости. Хотелось врезать от души сидящему рядом, услышать треск ломающихся костей, глухой вскрик. Сделать больно, чтобы кто-нибудь разделил с ним неконтролируемое раздражение, страх возможной неудачи.
Захват состоялся, однако не всё прошло так, как планировал Ракитин. По его представлению, Велихов должен был появиться у брата, или начать следить за виновником смерти дочери, чтобы похитить его для мести. Но того, что этот человек хладнокровно, без лишних разговоров расстреляет Самойлова, притом показательно, на глазах у толпы свидетелей, он не мог предположить и в страшном сне. Теперь выплыла проблема: как скрыть его от полиции? Конечно, подобными вещами им заниматься не в новинку. Скорее всего, придётся подсунуть полицейским какой-нибудь обгоревший труп и выдать его за Велихова: мол, ликвидирован при попытке к бегству, сгорел в машине. Это прокатит, но как же не хотелось делать лишние телодвижения, которые всегда оставляют след.
Вскоре справа потянулись дома спального района московской окраины и, когда вдалеке мелькнула красная буква «М», Ракитин, ткнув пальцем в плечо водителя, приказал остановиться.
– Свободны, – бросил он пассажирам. – Дальше на метро.
Оперативники молча покинули салон автомобиля и неспешно двинули по направлению к видневшейся за деревьями красной букве.
Полковник кинул взгляд на циферблат своих дорогих часов и коротко бросил:
– В Пожарский переулок.
***
Из панорамных окон роскошного пентхауса с идеально продуманной планировкой, площадью в триста квадратных метров, открываются неповторимые виды на Зачатьевский монастырь. Сердце Остоженки, главного центра исторической, политической, культурной и деловой жизни города, первые строчки в рейтинге самого дорогого жилья в Москве.
В ответ на призывную мелодию домофона Павел Иванович Грязнов – бывший генерал ФСБ, а ныне сенатор – быстро поднялся из глубокого кресла перед камином и прошел в просторную прихожую. Он был высок и подтянут, несмотря на шестьдесят лет, походка лёгкая, кротко стриженные тёмные с проседью волосы, ухоженная кожа гладко выбритого лица. Тонкий хлопковый джемпер и черные, спортивного покроя брюки плотно облегали крепкую поджарую фигуру. В чём в чём, а в одежде сенатор знал толк и к её выбору подходил очень серьёзно, как и ко всему остальному, касающемуся внешности; а уж в заботе о собственном здоровье он с юности доходил просто до фанатизма. По сути, Грязнов был патологическим трусом и всегда цеплялся за жизнь, не гнушаясь ничем. Заложенный с детства комплекс неполноценности заставлял его бояться всего: милиции, начальства, друзей, от которых он всегда ожидал подлянки, слухов и кривотолков. Опасаясь за свою жизнь, он напрочь отвергал всякий экстрим, однако обстоятельства сложились так, что ему пришлось достаточно часто попадать в опасные ситуации по долгу службы. Впрочем, служить в органы он тоже пошёл из-за страха. Страха перед будущим, страха оказаться незащищённым – а служба в силовых структурах представлялась ему наиболее приемлемым способом обезопасить своё существование. Как ни странно, но благодаря постоянно испытываемым страхам закомплексованный трус смог сделать успешную карьеру. Он жутко боялся, что кому-то станет известно, кто он есть на самом деле, и этот страх побеждал все остальные, заставляя совершать немыслимые для него подвиги. Он ненавидел, порочил, уничтожал тех людей, которые могли знать его – настоящего. Ум, изощрённый в подлости, помог стать тем, кем он был сейчас: одним из представителей элиты общества, вершителем судеб с правом не просто приказывать людям, а втаптывать их в грязь, унижать, лишать их человеческого достоинства – просто так, без острой необходимости, лишь ради того, чтобы в очередной раз вдохнуть сладкий дурман упоения властью.
У него было всё, даже то, о чём в юности он не мог и мечтать, поэтому Грязнов полностью уверился в своей непогрешимости, безнаказанности, важности. Но неожиданно прочность его благополучия оказалось под угрозой. Один из бывших коллег, с которым он имел давнишний и обострявшийся с годами конфликт, тайком начал копаться в его прошлом. Когда Грязнов узнал об этом, жизнь вновь превратилась в череду ночных кошмаров, скрытого страха, преследующего его по пятам, постоянного чувства уязвимости. Конечно, он, имевший безупречный послужной список, мог бы наплевать на тайное расследование, в его личном деле не было никаких чёрных пятен и тёмных историй, он давно избавился от всего, что могло бросить тень на его кристальную репутацию – не только от документов, но и от людей. Однако несколько месяцев назад в одном из французских журналов опубликовали информацию о торговцах оружием, связанных с режимом свергнутого Каддафи и правительством Франции. Это был направленный удар по партии, лидирующей в предвыборной гонке – обычный чёрный пиар, казалось бы, не имеющий к нему никакого отношения. Вернее сказать, что он не имел никого отношения к этой грязной игре французских политиков, но… Сенатор достоверно знал, у кого хранилась эта информация и кто мог слить её журналистам. Знал, что в этой же папке, которую много лет назад безуспешно пытался добыть его человек, хранилось еще кое-что, способное не только похоронить его доброе имя честного чекиста, но и привести на скамью подсудимых. Не дай бог информация попадёт в правильные руки, в руки его врагов – уж они расстараются… Достаточно будет по ходу расследования дополнительно сопоставить некоторые факты и даты, и тогда неизвестно, какие ещё давние подробности его биографии всплывут.