Последний атаман Ермака

Буртовой Владимир Иванович

Об этом стрелецкий голова просил не беспокоиться. Он со своими десятниками будет жить в соседней избе. Спит чутко, под стать кочету в курятнике. Случись какой шум среди ночи — мигом будет рядом. И не с пустыми руками! А казаки пусть будут готовы к отъезду. Скарба у них не много, не на рыдван укладывать да веревками стягивать. А Наум Коваль с молодыми женками могут хоть сейчас идти в ту избу, которую уступает им Игнат Ворчило. День-два они поживут вместе, если дождь не кончится скоро, теплом обогреют стены, да кое-что из утвари в новый сруб занесут — не на голом же полу спать! Матвей Мещеряк, снова тронутый заботой чужого, казалось бы, им человека, с благодарностью пожал ему локоть.

— Побудь малость, Симеон, я кликну Наума, Томилку, Ортюху да Митяя. И наших голубушек. Тотчас же и проводишь нас к Игнату, там и сговоримся о плате за житье…

Стрелецкий десятник Игнат Ворчило, мужик степенный, крепко сложенный и со спокойным, привлекательным лицом мог бы считаться у женских любительниц погулять на стороне за красивого, если бы не заметное косоглазие: когда он смотрел на собеседника правым глазом, то левый следил за тем, что делается с этого же бока. Однако, как успел сообщить казакам Симеон, это не мешало ему палить из пищали так метко, что и молодые стрельцы от зависти только цокали языками. Редкая тыква, поставленная на пень за сто шагов не разлеталась на куски от первой же пули.

Игнат встретил казаков и женщин приветливой улыбкой, молодцевато — а ему было не более тридцати лет — расправил плечи.

— Проходите, гости дорогие, проходите, будьте теперь как у себя дома. Сказывал мне сотник, атаман Матвей, что до Астрахани сплываете вы на стругах… Ежели оставишь мне в уплату за избу до будущего лета своего коня, то и денег с вас не возьму, живите преспокойно и безбоязненно. Конь, знаю, у тебя добрый, сам видел, и мне в ратной службе беспокойной будет за верного сотоварища. Сговорились? — стрелецкий десятник, слегка смущаясь под любопытными женскими взглядами, старался смотреть на Матвея, а не на его спутниц.

— Сговорились, Игнат! Завтра поутру приведут тебе моего жеребца. Служил мне это лето, со дня нашего прибытия на Кош-Яик, и тебе добрый десяток лет прослужит, ежели счастливо убережется от ногайской стрелы или еще какой напасти! — Атаман был рад, что так легко удалось сыскать Марфе и тестю доброе жилье в новом городе, глянул в слюдяное оконце, в надежде увидеть поверх частокола недалекую, за песчаной полосой Волгу и Жигулевские горы, но оконце отпотело от жарко протопленной печи, разглядеть что-нибудь на улице из-за вечерних сумерек и непогоды было просто невозможно.

Ортюха Болдырев неспешно развязал кожаную кису, без счета высыпал в широкую ладонь десятка два серебряных новгородок. [38]

— Это тебе, Игнат, за дрова, что ты наготовил в зиму, — сказал Ортюха удивленному стрелецкому десятнику. — Бери, будет тебе скромничать! Теперь сплывем в Астрахань со спокойной душой, что, воротясь, найдем своих красавиц живыми и тепленькими: нужны ли нам будут три мерзлых кочерыжки… Молчу, молчу, это не про вас грешным языком сбрехал! — тут же покаялся со смехом Ортюха, увидев, как княжна Зульфия молча, но с нахмуренными бровями, потянула из ножен изящный, серебром украшенный клинок кинжала. И снова к Игнату: — Да, вижу, у тебя уже есть в избе кадь под воду, две бадейки, чугунки и кувшины. Все это тако же не пять-шесть денег [39] стоило!

38

Новгородка — после денежной реформы 1535 г. так стали называть новую монету — серебряную монету весом 68 г с изображением всадника с копьем.

39

В одной новгородке было две деньги.

Наум Коваль в сопровождении молчаливого Томилки осмотрел избу придирчивым знающим взглядом, не нашел никаких изъянов. Промысловик перекрестился на правый угол, где была уже сделана аккуратная полочка под икону, но пока без таковой и без лампадки перед ней, одобрительно сказал, обращаясь к стрелецкому десятнику:

— Ну вот, вижу, что добрый мастер избу срубил, а тараканы непременно свою артель приведут, это уж как водится на Руси! Икону и лампадку с собой возим, поместим Господа в жилой угол, и потолок высок, даже я макушкой до матицы не достаю, хотя бы и подпрыгнул.

Казаки посмеялись, Ортюха тут же скаламбурил:

— Не к лицу бабке девичьи пляски! Но ежели ты, Наум, плясать учнешь в избе вместе со скоморохами, так к счастью, воистину лба себе о притолоку не расколешь!

Скромно улыбаясь, Игнат Ворчило пояснил, что чужие скоморохи в новый город еще не заезживали, и своими доморощенными потешными людишками Самара не обзавелась.

— Не беда, Игнат! Вот ворочусь из похода, поставлю пищаль и бердыш в угол, саблю повешу на стенку, да и вспомню былые молодецкие годы, когда потешал московский люд на торгах, не страшась возможного гнева скорого на расправу царя Ивана Васильевича! Тот, сказывали московские купчишки, и сам не прочь иной раз скоморохом заделаться, отчего у многих бояр поджилки в ногах тряслись от страха!

Матвей вспомнил свое пребывание в Москве, посмеялся и на немой взгляд Марфы пояснил:

— Будучи у князя Ивана Петровича Шуйского в гостях, слышал его рассказ о таком скоморошестве покойного царя. Когда в тысяча пятьсот семьдесят первом году к нему прибыли послы крымского хана с требованием дани со всей русской земли, царь Иван Васильевич нарядился в сермягу, бусырь [40] да в драную баранью шубу. Так же повелел одеться и всем своим боярам. Когда крымские послы вошли в палату и стали вертеть головами, не понимая, куда они попали, царь объявил им такими словами: «Видишь же меня, посол, во что я одет и бояре мои? Так это по вине крымского царя! Это он мое царство выпленил и казну пожег, потому и дать мне вашему царю нечего!» — Крымский хан счел такой ответ оскорбительным и на следующий год привел под Москву сто двадцать тысяч крымско-турецкого да ногайского войска. Однако под Молодью поимел от русского войска крепкую битву и с позором, понеся изрядные потери, бежал в свой Крым! Вот как приходилось в иную пору скоморошничать даже царям!..

40

Бусырь — хлам, рвань одежная.

После некоторого молчания Томилка Адамов, почесывая сквозь черную бороду кадык, с хитринкой проговорил:

— Ты, Ортюха, пока казаковал, поди, все скоморошьи припевки позабыл, не так ли?

Есаул догадался, что Томилка просто хочет подтолкнуть его на какую-нибудь забаву, чтобы она осталась в памяти женщин после их скорого отъезда из Самары, потому и принял вызов, руками развел, прося всех отодвинуться к единственной лавке у стены напротив обмазанной глиной, но еще не побеленной печи, заломил баранью шапку с беличьей опушкой, подбоченился и, приплясывая, пошел по горнице, напевая давно сорванным на ярмарках голосом:

Досталось братьям два поместья,Неведомо в каком месте,У Еремы деревня, у Фомы сельцо,Деревня пуста, от села одно крыльцо.У Еремы клеть в четыре столба,У Фомы роскошная изба,Клеть пуста, а от избы одна труба.Ерема видал, как боярин гуся едал,Боярин кости швырял,Фома кости подбирал.Радуйся, простой народец,Коль репьем засеян огородец!

Ортюха остановился напротив смущенной княжны Зульфии, притопнул ногой, раскланялся перед ней и протянул снятую шапку, как бы прося подаяние: