Последний атаман Ермака
Шрифт:
— Терпите, братки, — шептал еле слышно Матвей Мещеряк, сам провожая казаков у каждой такой заводи. — Зато татары не чают нашего нападения отсюда! Тихонько идите, не плещите, словно вспугнутые из-под коряги аршинные сомы! Друг дружку поддерживайте, чтобы ноги по глинистому дну не скользили!
Недалеко было до Саусканского мыса, да подкрадываться со всяким бережением пришлось почти два часа. Казаки вжались в обрыв, молча ждали, что предпримет походный атаман, как им теперь подняться на кручу и грянуть на ставку Карачи? А если татарские дозоры каким-то образом приметили казаков у иртышской воды, и теперь затаились наверху, сабли да луки изготовили…
— Ну, Ортюха, с богом! Давай первым, — прошептал Матвей, обнял верного друга, потом перекрестил. — Вяжи канат за дерево понадежнее, чтобы не сорваться кому-нибудь. Шум поднимется, татары всех побьют стрелами, как глухарей на току!
Ортюха Болдырев отдал свои пищали Тимохе Приемышу, обвязал вокруг пояса канат, проверил, на месте ли сабля и засапожный нож, и только после этого бережно стал подниматься тесной расщелиной вверх, перед этим прошептал атаману почти в ухо:
— Да простит меня Господь за прошлое, да и напередки тоже! Неужто отсекут мне татары голову, и не увижу я более благозрачной девы, да такой, чтоб бесы в глазах плясали, а?
— Бог не без милости, казак не без счастья, — в тон ему пошутил Матвей. — Верю, Ортюха, что наши с тобой девы не за дальними горами живут… Берегись там, наверху!
Ортюха, стараясь выбирать место для ноги так, чтобы затвердевшая на солнце глина не осыпалась, медленно поднимался по круче. В некоторых местах он доставал засапожный нож и осторожно вырубал в земле место для ступни, делая нечто вроде будущей лесенки. Вот уже и верх обрыва рядом, десятник на минуту затаился, левой рукой ухватился за корневище дерева, которое росло в пяти шагах от кручи. Прислушался — легкий ветер с востока шелестел в кронах деревьев, долетал запах дыма сторожевых костров, лишь в отдалении чуть слышны голоса караульных.
«Спит клятый Карача, густые слюни по атласной подушке ручьем текут, — со злостью подумал Ортюха, осторожно поднялся на обрыв, лег в густую траву, чтобы оглядеться. До ближних шатров, а их было десятка полтора, не более шестидесяти шагов, до крайнего слева костра — и того меньше. — Слава тебе, господи, что послал ты ветер от татар на нас, любой шорох не так слышен будет!» — Ортюха сноровисто обвязал канат вокруг ствола дуба, надежно затянул узел и несколько раз дернул, давая знак атаману, чтобы казаки поднимались, пользуясь канатом и ступеньками, которые он вырезал в откосе.
Первым, закинув за спину четыре пищали, осторожно поднялся походный атаман. Ортюха снял с него оружие бережно, чтобы не звякнули стволами, а когда Матвей Мещеряк улегся рядом, прошептал:
— Спят карачата, по сто чертей каждому в печенки, чтоб и далее весело спалось! Караульные у костров сидят, стерегут стан со стороны степи. Морду берегут, а о затылке им и заботы нет! Ну что же, злая совесть стоит палача! Не так ли, атаман Матвей?
— Так, Ортюха, истинно так! Их беспечность — нам в подмогу, — порадовался Матвей, оглянулся к обрыву — поднимался Тимоха Приемыш. — Тише! Ползи сюда, к дереву. Пищали изготовьте к стрельбе, ненароком не нагрянули бы еще караульные, которые делают обход с проверкой тех, кто сидит у костров.
И словно в воду глядел атаман — едва на обрыв взобрались десятка три казаков и по слову Матвея Мешеряка распластались в траве по самой кромке, слева от расщелины показались трое дозорных татар верхом на конях. Конский топот и пофыркиванье упредили казаков, и они затаились, боясь даже нежданным чихом выдать свое присутствие. Переговариваясь, всадники проехали буквально в двадцати шагах от берега, счастье было на стороне ермаковцев, что ветер дул к Иртышу и чуткие кони не уловили запах вспотевших при подъеме обвешанных оружием казаков.
Переждали, пока всадники отъедут по ту сторону ставки, и дали знак остальным товарищам подниматься. Через полчаса вся полусотня лежала над обрывом. Поделив отряд на пятерки со старшими, Матвей наметил каждому конкретные цели.
— Перво-наперво сбить на землю караульных у костров, а после как учинится сполох, стреляйте в тех, кто будет выскакивать из шатров. Да стреляйте поодиночке, чтобы всем скопом по одному татарину не пальнули! Нам в ночи сабельная схватка ни к чему, беречь себя надобно. Этих побьем, от Кашлыка всем туменом навалятся — вот тогда и будет по-настоящему тесно старому деду на раскаленной печке, только успевай поворачиваться! Ну, а теперь с богом, казаки! Помстим за наших братьев, обманом погубленных! Удастся Карачу живьем ухватить — было бы славно, ну а нет — башку ему с плеч!
Ползком, стараясь не издавать лишнего шума, с двумя пищалями за спиной, казаки одновременно поползли каждый к своей цели. И внезапное нападение удалось — до шатра князя Карачи оставалось несколько шагов, когда слева от сторожевых костров почти разом бабахнуло выстрелов пять или шесть, послышались отчаянные крики, звон схлестнувшихся сабель.
— Круши-и нехристей!
— За смерть наших братков-кольцовцев!
— Вали-и дружно! Слава! Слава!
Шквал яростных криков и выстрелов мгновенно разорвал безмятежную тишину раннего предрассвета, ударился в густую стену окрестного леса и, отразившись, покатился над иртышской гладью, покрытой плотным пологом тумана.
— Первый! — выкрикнул Матвей Мещеряк и почти в упор выстрелил в грудь рослого татарина, который откинул ковер у входа большого княжеского шатра и с обнаженной саблей бросился навстречу атаману.
— Второй! — отозвался рядом Тимошка Приемыш, и еще один телохранитель упал, не отбежав от входа в шатер и трех шагов. В большом, коврами увешанном даже снаружи шатре послышались перепуганные крики, стражники саблями начали резать боковые стенки, чтобы вырваться наружу в разные стороны, но едва чья-либо голова показывалась из прорези, раздавался выстрел из пищали или с криком возмездия: «За Ивана Кольцо!» резко взлетала серебристая сталь, и обезглавленное тело тяжело валилось внутрь шатра, оросив кровью разноцветные рисунки ковра.
— Карача, выходи! — зычно крикнул Матвей Мещеряк, и его голос на секунду утонул в дружных пищальных выстрелах около других шатров — застигнутые внезапным нападением, татары либо падали под пулями, либо бросали оружие и покидали ненадежное убежище.
— Карача, выходи! — снова прокричал Матвей. — Не выйдешь — прикажу шатер зажечь! Твой труп волки и в жареном виде сожрут!
Из шатра неслись непонятные, вопли, словно кто-то своей волей заканчивал жизнь собственным кинжалом, слышны были перезвоны обнаженных сабель. Матвей догадался, что стража встала кругом, готовая биться насмерть с теми, кто попытается ворваться в просторный шатер князя Карачи.