Последний бой Лаврентия Берии
Шрифт:
Котеничев потянулся к сумке, достал фонарик, в дрожащем неровном свете увидел рядом крысу – та лизала кровь, собравшуюся на полу. Сейчас подойдут другие… Голодные подземные крысы не станут ждать, пока он умрет. Как только раненый ослабеет настолько, что не сможет отбиваться, они начнут свой пир. Если раньше не придут те, сверху… Ну что ж, значит, тут он и умрет. Чего-то подобного Котеничев ждал с той самой минуты, когда заговорил с Молотовым.
Майор пощупал край ворота – под пальцами предательски хрустнуло. Должно быть, он раздавил спасительную ампулу, когда врезался в поленницу. Нет, ну надо же а?! Нарочно так не получится, только нечаянно. Как говорила когда-то его бабка, «за нечаянно бьют отчаянно». Остается пистолет, в обойме должно остаться два патрона. Это и есть «отчаянно», разнести себе голову будет потруднее, чем куснуть ворот. А ведь надо… Если возьмут в работу, то и костер инквизиции покажется милосердием, уж он-то знает. Майор прислушался – все тихо. Ладно, успеется, поживем несколько лишних минут… Он положил оружие на колени и стал ждать стука открываемого люка над головой или первого укуса.
Котеничев ни о чем не думал и ни о чем не жалел. За ним числился долг, он его заплатил, как мог. Ну, не повезло, бывает… Не надо было сентиментальничать. Если бы он стрелял на поражение, а не в ноги…
Устраивать в последние свои минуты на земле работу над ошибками майору не хотелось, и он стал думать о Полине. Она сейчас в безопасности, в надежных руках, ей помогут прожить самой и вырастить сына. Почему-то Котеничев был уверен, все у них получилось и это непременно будет сын. Беленький мальчишка с поцарапанными коленками, такой же разбойник, каким сам Андрей был в детстве. Ох и хлебнет с ним Полина… Такие мальчишки признают только мужскую руку, а этот ведь будет безотцовщиной. Ладно, хорошо, хоть не беспризорщиной…
Котеничев сидел и думал о сыне, видел его во тьме подземного коридора: вот таким он будет в три года, в семь, в десять. Хулиган и двоечник… Вот он впервые закурил, его уличили, он нагрубил матери и удрал во двор к дружкам, Полина сидит у окна, плачет…
Добравшись в своих размышлениях до этого места, майор снова включил фонарик и принялся отстегивать ремень от полевой сумки. Пальцы дрожали, не слушались, тогда он достал нож и резанул по ремню. Чем бы ни кончилось дело, сумка всяко больше не понадобится. Он затянул ремень на поясе, так, чтобы прижать китель к ране – не повязка, конечно, но все же лучше, чем ничего. Затем оперся спиной о скользкий камень и начал вставать: два раза падал, на третий кое-как поднялся на ноги и, держась за стену, побрел вперед. Он не мог позволить мальчишке обижать Полину, разве этот дурачок понимает, что такое мать, вот если бы он, как сам майор, с девяти лет беспризорничал… Надо непременно выпороть, чтоб неповадно было… Нет, зачем? Он же будет рядом, он воспитает парня таким, чтобы ни словом, ни взглядом… Это был бред, но Котеничев не отгонял его, если бред помогает идти, значит, так надо.
Если бы ему раньше кто-нибудь сказал, что к такой боли можно притерпеться, он бы не поверил – а оказывается, можно, и даже не охая при каждом шаге. Майор считал боковые коридоры: первый, второй, третий… Так, еще раз припомним карту… Конечно же, он не знал наизусть всю схему московских подземелий, но ближайшие километр-два выучил неплохо. За пять кварталов от дома есть дежурная аптека, она должна быть открыта. Нет, туда не дойти. Третий коридор – это через два квартала, там люк в углу двора, рядом новый дом, в нем есть отдельные квартиры. Постучаться в одну из них… Не годится, вызовут милицию – ломится в дом какой-то грязный, вонючий… Все равно до аптеки не дойти, надо выходить сейчас, пока есть хоть какие-то силы, а то он вообще отсюда не выберется. Котеничев взял фонарик в зубы и принялся подниматься.
Ему повезло. Люк, в который он вылез, и в самом деле находился в углу двора, за мусорными баками. Уже светает, скоро начнут выходить люди. Он присел на ящик в узкой нише за крыльцом черного хода и принялся ждать.
Первым – еще шести не было, – появился какой-то рабочий. Не годится, рабочие не живут в отдельных квартирах. Затем женщина, за ней еще одна, обе явно спешат на работу. Наконец открылась дверь и выбежала молоденькая девчушка в чистом сатиновом платье и в переднике, с ведром, по виду – домработница. Надо рискнуть, иначе он истечет кровью. Майор поднялся, опираясь рукой о крыльцо, и окликнул:
– Гражданка!
Та обернулась и охнула, выронив ведро. Да уж, хорошо он, наверное, выглядит… Котеничев достал удостоверение и положил на ступеньки.
– Госбезопасность! Вы живете в отдельной квартире?
– Да… – кивнула девушка, боязливо протянула руку к удостоверению, но брать не стала. Значит, поверила и так. Это хорошо…
– Мужчины дома есть?
– Есть… Константин Васильевич, хозяин.
– Позовите его, пусть поможет мне подняться наверх. И никому ни слова!
Хозяин дома, по виду средней руки руководитель, оказался деловым и не склонным к истерике, а его жена – совсем уж немыслимое везение – в войну была фронтовой медсестрой. Пока она перевязывала рану, а испуганно всхлипывающая домработница отчищала грязь с сапог и галифе, хозяин нашел просторную куртку, чтобы скрыть простреленный и окровавленный китель, налил четверть стакана коньяку, но дать не успел, жена остановила его жестом и наклонилась к раненому:
– Товарищ майор! У вас два ранения. Одно сквозное в бок, второе проникающее, возможно, в область живота. Это очень опасно, надо немедленно в госпиталь. Сейчас я вызову «скорую».
– Нет! – выдохнул он. – Сейчас нельзя. Сначала надо выполнить задание, а потом можно и в госпиталь. Вот что, вызовите-ка мне такси.
Хозяин посмотрел на часы.
– Семь двадцать. В восемь за мной придет машина с завода, и я вас отвезу куда угодно. Прилягте пока…
Подождать? Нет, нельзя, вдруг по его следам уже идут. И на машине этого человека нельзя ехать, слишком легко потом будет выйти на его след. А как хочется лечь, закрыть глаза… Вызвать связника сюда? Ага, а если придут… прямо зверю в пасть… Котеничев для подъема духа обругал себя последними словами и тихо, твердо сказал:
– Слишком долго… Мне надо ехать немедленно. Вызовите такси и дайте мне, пожалуйста, телефон…
Пять звонков, шесть, восемь… Только бы они были дома. Только бы никуда не уехали… Наконец на том конце провода раздался сонный голос.
– Кто?
– Это я… От Привалова…
– Слушаю, – мужчина был немногословен. Котеничев видел его один раз, когда Кудрявцев показывал ему вспомогательный персонал организации, и ни разу с ним не разговаривал.
– Машина на ходу?
– Да…
– Поезжай сейчас в известный тебе переулок, четвертый по списку. В своем макинтоше не езди, прикройся. Там жди, пока я подъеду…
– Хорошо…
Ему понадобится пять минут, чтобы одеться, еще столько же «прикрыться» – то есть поставить фальшивые номера, да езды минут двадцать. Придется погонять такси по улицам. Кошелек лежит во внутреннем кармане, самому не дотянуться, надо попросить хозяина достать и переложить в наружный, вот так… Как все медленно, трудно, и как тяжело думать. Где же он прокололся? Нет, кошелек в левый карман, в правом пистолет, он может понадобиться…
Минут через десять снизу прибежала домработница – подъехало такси, и девчонка, вот молодец, догадалась подогнать машину прямо к дверям черного хода, которым мало кто пользовался. Хозяин помог Котеничеву встать и повел к двери. Перед тем как выйти из квартиры, майор оглянулся и строго посмотрел на женщин.
– Спасибо. Надеюсь, не надо напоминать о сохранении тайны?
Через двадцать минут он был в Гранатном переулке, где ждала машина. Если стоят фальшивые номера, то водитель навстречу не выйдет, ему не положено светиться. Кое-как с помощью таксиста Котеничев добрался до автомобиля, сел на заднее сиденье и в который раз уткнулся лицом в старую простыню, которую дали ему еще в квартире, пытаясь и не в силах подавить кровавую рвоту. Да, плохо дело, совсем плохо…