Последний бой Лаврентия Берии
Шрифт:
– Некогда со всем этим возиться, – махнул он рукой.
История с Вознесенским их всех многому научила – нельзя ставить экономику в зависимость от председателя Госплана, государство должно ненавязчиво регулировать ее, а не дергать за веревочки. Но для этого надо было «всего-навсего» разработать новую политэкономию социализма.
– Учись торговать, Лаврентий, – усмехался Сталин, знакомя Берию с планами реформы.
– Я торговал еще тогда, когда все наганами махали, – с деланной обидой и усмешкой в глазах отвечал Берия. Взял из вазы мандарин, подкинул, поймал: – И не так плохо, кажется, зарабатывал деньги…
– Так на чем их можно заработать, а, товарищ Берия? – прищурился Сталин. – Имей в виду, СССР несколько больше Грузии, а Председателем Совета Министров быть куда труднее, чем секретарем ЦК…
А потом наступил день, когда Берия сказал, что не может быть Предсовмина, и объяснил почему. Он ожидал грома и молнии или, по крайней мере, недовольного: «Доигрался! Сколько раз я тебя предупреждал?», но вождь только подошел и положил руку ему на плечо.
– Я догадывался о чем-то подобном, – сказал он. – Если так, постарайся хотя бы провести реформу. Делай, что сможешь и сколько сможешь, а дальше мы что-нибудь придумаем…
По новому плану вождя Маленков должен был стать Предсовмина, Берия – его заместителем и реальным главой государства. Самым сложным во всем этом по-прежнему оставалась перестройка системы управления, отстранение партии от реальной власти, хотя в этом у вождя был надежный союзник – переведенный в 1949 году в Москву Хрущев. С его помощью Сталин собирался жестко контролировать партию, постепенно опуская ее на то место, которое было ей предназначено в новом СССР. Для того он и разыграл тогда так восхитившую Берию комедию на Пленуме ЦК.
XIX съезд, первый за тринадцать лет, был поистине триумфальным и траурным одновременно. Триумфальным он стал для рядовых делегатов – еще бы, за эти тринадцать лет одержана великая победа, практически восстановлено народное хозяйство, народ живет все лучше и лучше. Траурным же его ощущали работники аппарата ЦК, понимавшие, куда гнет вождь. На пленуме, состоявшемся сразу же после съезда, привычное Политбюро было заменено Президиумом – двадцать пять человек, причем только половина из них партработники, остальные пришли из промышленности. Такой руководящий орган был изначально неработоспособным. Но и это оказалось не все. Взяв слово в конце пленума, Сталин неожиданно потребовал отставки. Его заявление стало поистине громом среди ясного неба.
Менее умное большинство членов ЦК пришло в ужас: как же теперь без Сталина! Более умное меньшинство охватил еще больший ужас: отставка Сталина от партии при умелом маневрировании могла легко превратиться в отставку партии от жизни страны – если того захочет Сталин. А Сталин уже не раз давал понять, чего именно он хочет.
И тут поднялся Маленков:
– Товарищи! Мы должны все единогласно и единодушно просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть и впредь Генеральным секретарем ЦК КПСС.
И зал, словно только того и ожидал, взорвался аплодисментами. Сталин стоял и слушал, потом махнул рукой и сел на место. Теперь он мог делать в партии, что хотел.
И как раз в это время Игнатьев стал обкусывать сталинскую охрану. Сначала, обвинив в злоупотреблениях, убрали Власика. Потом уменьшили численность охраны. Этой осенью вождь впервые не поехал в отпуск на юг, остался в Москве, и непонятно было – то ли он слишком занят реформой власти, то ли чего-то опасается. В последние дни, когда умер комендант Кремля Косынкин, беззаветно преданный ему человек, Сталин больше не выезжал с дачи. После того как Рюмин заявился к Меркулову с повинной, вождь сказал, что Берии снова придется взять МВД – сказал буднично, между делом, но так, что не было никакого желания с ним спорить. Слияние министерств и замена министра должны были произойти в первой половине марта – смерть Сталина лишь на несколько дней ускорила эти события.
Нет, никто бы не удивился, если бы Сталина и в самом деле убили, однако диагноз не оставлял места для сомнений. Берия советовался со своими доверенными врачами и получил совершенно однозначный ответ. Теоретически можно спровоцировать инсульт у гипертоника – если при повышении давления дать ударную дозу лекарства от гипотонии. Но проделать такое с человеком, не страдающим гипертонией [105] – слишком неверное дело, получить нужный результат – один шанс из тысячи, и надо быть полным дураком, чтобы убивать таким способом. А настолько глупого экспромта, какой получился в реальности, никто не предполагал…
105
В 2005 году московский журналист Николай Добрюха нашел-таки медицинскую карту Сталина. Согласно записям в ней, гипертонии у того на самом деле не было.
Берия еще раз перебрал события сорок девятого года. Да, пожалуй, Хрущев все же имел в виду «ленинградское дело». Ну и что, в таком случае, связывает его с «ленинградцами»? Впрочем, это неправильный вопрос. Тут вообще вопросы неуместны. Он ведь спрашивал себя: могла ли существовать какая-нибудь группа, которую они тогда не нашли? Вот и ответ, точный и недвусмысленный: Хрущев был связан с теми, кого потом стали называть «ленинградцами». Выходит, «ленинградское дело» охватывало лишь часть заговора? Теперь понятно и за что спалили Абакумова – не за военные дела, отнюдь… Он слишком близко пошел к подельникам «ленинградцев», оставшимся на свободе…
…Заскрежетал ключ в двери, вошел очередной безымянный полковник:
– Арестованный! На допрос!
День был ясным и не жарким. Солнце во двор не попадало, но над домами сияло чистое августовское голубое небо. Берия поднял голову, улыбнулся, вдохнул промытый ночным дождем воздух. Ему было странно спокойно и легко. Время растянулось невообразимым образом, ближайшая минута казалась бесконечной, а то, что за ее дальней границей, маячило отдаленным будущим, о котором и думать не стоит. Нечто подобное случилось с ним один раз в жизни – когда они в Грузии, в двадцатом, засев среди камней на горном склоне, отбивались от бандитов. Их было четверо, бандитов – раз в десять больше. И ближайшие минуты тоже казались бесконечно огромными, ибо надеяться было не на что. Тогда их спас неведомо откуда появившийся отряд местной милиции, но сейчас ни на что подобное рассчитывать не приходится. Впрочем, нынче еще не конец, так быстро его не убьют, и надеяться глупо. Что же говорит интуиция? По-видимому, небо он видит в последний раз, и надо наглядеться на всю жизнь…
…Руденко был серьезен, однако наручники надевать не велел, а приказал конвоирам стать возле стула. Что он приготовил на этот раз?
– Вы удивительный человек, Лаврентий Павлович, – сказал прокурор. – Кажется, за вами числятся уже все мыслимые и немыслимые злодеяния, но постоянно появляется что-то новенькое. Хотя такого не ожидали даже мы.
– О Господи! – вздохнул Берия. – Кого еще я там изнасиловал? Кобылу Ворошилова?
– Шутить изволите, – хмыкнул Руденко. – Ничего, сейчас станет не до шуток. Дело в том, что ваш арест развязал языки людям, показания которых для вас будут особенно неприятны. Думаете, запугали их мнимым соучастием в своих преступлениях и они будут молчать? Не вышло у вас, совесть оказалась сильнее страха…