Последний бой Лаврентия Берии
Шрифт:
От нечего делать они сидели в зале за столом, обсуждая на все лады последнее сообщение по радио, когда раздался шум подъехавшей машины, и впритык к дверям остановился правительственный автомобиль, почему-то без машин сопровождения. Из него вышли три человека. Двое быстро, ни на кого не глядя, прошли к туалетным комнатам, третий, в военной форме с погонами полковника госбезопасности, направился к поднявшимся из-за стола работникам кафе.
– Кроме вас, здесь кто-нибудь есть?
– Нет, только мы… – ответил директор, понимая, что на сей раз машина пришла не пустая.
– Имеется какое-нибудь закрытое помещение? Такое, чтобы с улицы нельзя было подойти к окнам?
– Есть отдельный кабинет, выходит во двор. Шторы опустим, никто ничего не увидит.
– Накройте там стол. Что-нибудь поесть, и… не знаю. Сейчас придет, сам скажет…
Директор хотел было спросить, кто придет, но не стал. И так ясно – важная птица. А вот от другого вопроса удержаться не смог, тихо, чтобы не слышала официантка, прошептал:
– Вы оттуда? Как там?
Полковник лишь досадливо махнул рукой и ничего не ответил.
Повар уже умчался на кухню, официантка побежала в сторону буфетной. Директор снова обратился к гостю:
– Вы сможете пройти в кабинет без меня? Это совсем просто, вон в тот коридор и сразу налево. Я бы помог пока накрыть на стол…
– Иди, отец! Я приведу.
– А кто это приехал?
– Не узнал? – криво усмехнулся охранник. – Это товарищ Берия.
– Значит, все-таки… – голос директора дрогнул и пресекся.
– Да… Но об этом – не болтать. И о том, кто здесь был, тоже.
Они успели принести посуду и немудреные дежурные закуски, когда появились Берия и шофер. Лица у обоих были красные и влажные, видно, они долго умывались холодной водой. Официантка раскладывала вилки, тыльной стороной ладони вытирая безудержно катящиеся слезы. Берия взглянул на нее и вдруг подошел, обнял за плечи.
– Не надо, милая… Не плачь. А то мы все сейчас здесь заплачем, и что же это будет?
– Что вам подать? – взял на себя инициативу директор.
– Все равно, – махнул рукой Берия. – Коньяк.
– Коньяком не поминают, – всхлипнула девушка. – Надо водку. И черный хлеб. Или, может быть, по грузинскому обычаю, я не знаю, вы только скажите…
Берия прикрыл на мгновение глаза и качнул головой.
– Нет. Нас здесь четверо русских и один грузин. И мы в России. Неси водку и… кто еще есть в ресторане?
– Повар и уборщица, – растерянно ответил директор.
– Зови всех…
…С тех пор прошло полгода, но и сейчас еще Лаврентий нет-нет да и видел все это во сне и просыпался ночью с бешено колотящимся сердцем. Повезло им, что тогда Петр не смог вести машину, что они завернули в это кафе и просидели там до полуночи. Продержались они недолго, первой разрыдалась уборщица, за ней официантка, и через минуту плакали все. Здесь не было никакой игры, никакой показной скорби, эти люди искренне и самозабвенно оплакивали Сталина, и с ними можно было дать себе волю, не думая, где какими шепотками отзовется его поведение. Берия не хотел, чтобы в кремлевских коридорах видели его без маски.
Этот час, проведенный в ресторане, дал ему силы выдержать страшные дни до похорон так, как это принято в России – скрывая горе, которое здесь считалось слабостью. В те же дни провели расследование смерти Сталина: ничто не вызывало никаких подозрений. Днем в воскресенье вождь неважно себя чувствовал, из кабинета не выходил, охранники носили ему чай и еду – сестра-хозяйка в тот день была выходной. Однако врача он звать не велел, говорил, ничего страшного нет, а от старости не лечат. И действительно, к вечеру ему стало лучше, он побеседовал с приехавшим на дачу Хрущевым, тот ездил в Москву, вернулся еще раз, уже ночью, и снова говорил с вождем – все было благополучно. [103] В три часа ночи охранник Старостин, заглянув в замочную скважину, видел Сталина за столом. Он же обнаружил его в шестом часу утра лежащим на полу без движения. Охранники перенесли его на диван и сообщили Игнатьеву. Что же получается – на самом деле все было совсем не так?
103
Хрущев в воспоминаниях сам пишет, что в то воскресенье два раза был на сталинской даче, вечером и ночью. Поскольку никто его за язык не тянул, то, по всей видимости, он и вправду там был. А значит, его визит был зафиксирован в журнале контрольно-пропускного пункта, который впоследствии бесследно исчез. Берия наверняка проводил расследование обстоятельств смерти Сталина, и Хрущев не мог не сказать ему о своем визите. Так что это предположение вполне имеет право на существование.
А что именно там произошло? Сталин был в пижаме – значит, или готовился ко сну, или только что встал. Соответственно, все могло случиться около четырех утра 1 марта, утром, часов в десять, или вечером того же дня. Когда Сталину стало плохо, охрана известила Игнатьева, тот связался с кем-то из членов Политбюро – учитывая последующие события, ясно с кем. Стало быть, и произошло все тогда, когда Хрущев появился на даче, то есть около одиннадцати часов вечера 1 марта. Они приехали на хрущевской машине, поскольку машина Игнатьева охраной не зафиксирована, а не приехать туда он не мог… и дальше Никита родил свой очередной гениальный экспромт [104] – не зря же подчиненные Хрущева никогда не выполняют его распоряжений немедленно, его привычка сначала решать, а потом думать слишком хорошо известна. И чем более сложная ситуация, тем радикальнее решения и разрушительнее последствия, да…
104
Из воспоминаний Хрущева о вечернем визите на дачу. «Послали мы на разведку Матрену Петровну, подавальщицу… Чекисты сказали нам, что они уже послали ее посмотреть, что там такое. Она сказала, что товарищ Сталин лежит на полу, спит, а под ним подмочено… Когда нам сказали, что произошел такой случай и теперь он как будто спит, мы посчитали, что неудобно нам появляться у него… раз он находится в столь неблаговидном положении. Мы разъехались по домам». Опять же, это он сам писал, никто за язык не тянул. Кто бы ни входил во множество, определяемое словом «мы», но Хрущев однозначно там был.
Естественно, когда Игнатьев узнал о вызове на Политбюро, он легко выяснил причину и… ему было чем пригрозить Хрущеву. Как все просто и как глупо. Зачем это понадобилось Никите? Не терпелось стать генсеком? Или же у него были другие причины желать Сталину смерти – причины, о которых Берия не знает? «Если хочешь знать почему, вспомни сорок девятый…» В сорок девятом арестовали «ленинградцев», да, но много произошло и другого, что могло быть связано с июнем пятьдесят третьего…
…Сорок девятый год был во многих отношениях знаменательным, торжественным и роковым одновременно. В августе они взорвали первую советскую атомную бомбу… Берия невольно улыбнулся. Когда стало ясно, что все получилось так, как надо, он сорвал с рычага трубку аппарата правительственной связи. Он изо всех сил старался быть спокойным, хотя и замечал краем глаза, как подсмеиваются над его усилиями окружающие, а потом махнул рукой и радостно, по-мальчишески прокричал в трубку:
– Товарищ Сталин! Докладываю: испытания советского атомного оружия прошли успешно!
– Я знаю… – послышалось на том конце провода.
– Откуда… Кто вам доложил? – растерялся Берия.
Сталин засмеялся:
– Ты ничуть не меняешься, по-прежнему задаешь смешные вопросы… Я и без всяких докладов знаю, что у тебя все прошло хорошо. Поздравляю!
Впрочем, отдохнуть ему не дали. Едва Берия успел вернуться в Москву, выпить положенное количество вина и подписать наградные списки, как его вызвали к Сталину.
– Я не хотел тебя раньше времени беспокоить, – сказал вождь. – Но ты помнишь, в декабре мне будет семьдесят лет?
Чем дальше, тем чаще Сталин поговаривал, что после семидесяти надо уходить от непосредственного управления государством. В сорок девятом он начал перестраивать систему управления страной под руку своего преемника и завершил бы все к концу года, если бы не «ленинградское дело». Как раз в то время, когда под Семипалатинском делали последние приготовления к взрыву, Сталин подписывал санкции на арест Кузнецова, Родионова, Попкова; когда Берия готовил наградные списки, МГБ плело сеть вокруг Вознесенского. Слишком страшным был этот удар, слишком опасной ситуация. Поэтому реально от власти вождь отошел лишь в 1951 году, и то не до конца. Он присматривал за преемником, подстраховывал его, постепенно приучая работать самостоятельно, да еще и занимался разработкой экономической реформы и, в конечном итоге, оказался загружен сильнее, чем прежде, до такой степени, что даже велел приостановить издание собрания своих сочинений.