Последний бой Лаврентия Берии
Шрифт:
– Сами виноваты, – голос за световым пятном теперь был насмешливым. – Рассказали бы все сразу, не пришлось бы применять к вам особые средства. Так что жаловаться можете только на себя… А вы, оказывается, совсем не пешка и знаете много интересных вещей…
Лев Александрович попытался вспомнить, что с ним делали, но головная боль только усилилась. Он мучительно поморщился.
– Что вы мне вкололи?
– «Эликсир откровенности». [99] Разработан в спецлаборатории МГБ, а мы его немного усовершенствовали. Не волнуйтесь, он безвреден, каждый из нас попробовал на себе. У нас с его помощью проводят полугодовые тесты, на предмет нарушения присяги. К утру все пройдет.
99
Сейчас вещество с подобным действием называется «сыворотка правды».
– Значит, не убьете? – не хотел, но все же спросил Лев Александрович.
– Зачем? – по легкому хмыканью чиновник понял, что невидимый собеседник усмехнулся. – Убивать, потом возиться с трупом… Мы вас отпустим. Все, что нам надо было узнать, вы рассказали. Мы даже не станем настаивать на соблюдении тайны. Оставляем секретность сегодняшней беседы на ваше усмотрение. Если полагаете, что ваши товарищи сохранят вам жизнь, можете рассказать о нашей встрече… а можете и промолчать. Вас отправят в больницу, время доставки укажут двадцать три часа, поэтому никто ничего не узнает. Просим только учесть одно пожелание… – собеседник заговорил преувеличенно вежливо, даже елейно, что в сочетании с положением Льва Александровича звучало особо устрашающе. – Мы знаем, вы из тех, кто курирует следствие по «делу Берии». Мужчины сами отвечают за свои дела: на войне как на войне. Но тех, кто поднимает руку на женщин и детей, мы считаем вне закона. И если мы узнаем, что кто-то хотя бы пальцем тронул семьи арестованных, аналогичные меры будут приняты в отношении вашей семьи и семей тех работников аппарата ЦК, которых вы нам назвали.
– Семьи арестованных на свободе, им грозит не более чем высылка. Кроме одной. А… их я не могу освободить, я маленький человек, кто мне позволит?
– В таком случае передадите своим хозяевам, что господин Абнер против уничтожения жены и сына Берии и против применения к ним допросов третьей степени. И от себя постараетесь добиться того же. Больше от вас ничего не требуется. И запомните, заложники в этом деле – ваша собственная семья. У вас, кажется, внучок пяти лет, я не ошибаюсь? Надеюсь, вы не думаете, будто управление охраны МВД сможет уберечь его от отдела безопасности Спецкомитета?
Когда чиновника, сделав еще один укол, вынесли из комнаты, Ренат, сидевший за столом, отодвинул тетрадь и внимательно посмотрел на Кудрявцева.
– Ты думаешь, сработает?
– Думаю, да. В МГБ в свое время столько слухов ходило об «эликсире откровенности», что должно сработать.
– Иногда и байки бывают полезны, – фыркнул Ренат.
– Это не совсем байка, хотя и не совсем правда. Опыты такие велись, и действительно, человек под действием этой хреновины говорит не останавливаясь, выбалтывает самое потаенное, что есть в душе.
– Так почему же его не применяют?
– А как ты думаешь, что у человека самое потаенное? Угадай-ка. Даю три попытки…
Ренат мгновение подумал и расхохотался.
– То-то и оно! Если бы я был психологом и занимался половыми проблемами, я бы на этих материалах диссертацию написал. Но для нашего дела это все без надобности. Если данный товарищ, придя послезавтра на работу, побежит докладывать о сегодняшнем происшествии… – он покачал головой и задумался.
– Не очень-то я в это верю, – хмыкнул Ренат.
– Не скажи, не скажи… Если он уполномочен сам решать вопросы работы с арестованными, тогда может и промолчать. А коли нет – ему остается только одно: довести наши предупреждения до своего начальства. И тогда по его посещениям мы очертим круг подозреваемых. Ну а если не побежит, то через пару месяцев, когда все успокоится, возьмем его в работу.
– А Нина Теймуразовна? Как ты думаешь, это ей поможет?
– Думаю, да. Заложники – угроза очень серьезная, и товарищи из ЦК понимают это лучше, чем кто-либо еще. А упоминание отдела безопасности спецкомитета не прибавит им спокойствия.
– Думаешь, он не понял, что мы слышали его разговор?
– Нет, зато я полагаю, в ближайшее время у него появятся определенные трудности в общении с господином Абнером.
Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.
Глава 14
Последний бой приходит, когда не ждешь
…Пока Серго Берия не мог особо пожаловаться на обращение – в конце концов, тюрьма есть тюрьма. Вспоминая рассказы тех, кто сидел еще в ежовские времена, он понимал – могло быть и хуже. Похоже, здесь вообще не знали, что с ним делать и что ему предъявить. Пытались спрашивать о заговоре, но неуверенно и недолго. Зачем-то выясняли подробности личной жизни отца. Ни очных ставок, ни документов – ничего. Единственная неприятность – ночные допросы, а в шесть утра уже будили, убирали койку.
Потом все изменилось. Появился еще один прокурор, Китаев – в отличие от первого, Камочкина, который вел себя прилично, этот кричал на допросах, оскорблял, говорил гадости об отце. Серго совсем перестали давать спать, вместо имени присвоили номер, несколько раз били. Требование было одно – отречься от отца, написать заявление и подписаться, всего-то и делов…
– Подумайте хорошенько, – убеждал его один прокурор, – вас осудят как члена семьи изменника Родины. Понимаете, что это значит? Тюрьма, лагерь, сломанная жизнь. А ведь у вас семья, дети. Это в ваших же интересах, как только напишете заявление, вас освободят, восстановят на работе, в партии.
Второй вел себя иначе.
– Я тебе, гаденыш, устрою здесь такое, что ты меня, пока жив, помнить будешь. Ты ведь ребенка ждешь? А можно помочь ему не родиться…
Серго был хоть и молод, но отнюдь не дурак и понимал: это, скорее всего, правда. И угрозы устроить «веселую жизнь», и обещание свободы – все так и будет, как говорят. Удерживало только понимание того, для чего нужно это отречение, – чтобы положить его на очередном допросе перед отцом. Потому и держался. А еще он помнил слова матери: «Человек умирает один раз. Если придется, встреть судьбу как мужчина…»
На него давили и убеждали, давали читать стенограмму пленума, показания Саркисова и других. Ощущение было такое, словно с головой влез в помойную яму. Один-единственный раз он дрогнул, подписал формулировку: «Для меня теперь ясно и понятно, что мой отец, Берия Л. П., разоблачен как враг народа, и кроме ненависти я к нему ничего не имею», – после чтения материалов пленума и нескольких суток без сна. И едва подписал, как режим смягчили, улучшили питание, даже разрешили прогулки. На допросах спрашивали теперь всякую ерунду о работе, о каких-то людях, которые приходили к ним в дом. С отречением отстали совершенно. Серго приходил в камеру и думал: неужели он сделал то, чего эти хотели? Впрочем, освобождать его явно не собирались…