Последний бой Лаврентия Берии
Шрифт:
Игнатьев скрылся в комнате отдыха и через минуту появился оттуда вместе с Москаленко. Судя по виду генерала, его только что разбудили. Они несли бутылку французского коньяка, четыре стопки и закуску. Когда коньяк был разлит, Хрущев помолчал несколько секунд, проникаясь торжественностью момента.
– Два года я ее, голубушку, берег для особо важного случая. Вот и дождалась бутылочка. Дело сделано, теперь можно и выпить!
Москаленко хмыкнул про себя. Все же умен Никита Сергеевич, ничего не скажешь. Как он Серова обхаживает! А Ванька-то уже меньше морщится. Завтра, глядишь, и улыбаться начнет, а там и вовсе своим человеком станет. Умеет Никита в душу влезть, ничего не скажешь, умеет… вот только мало кто знает, как страшно иметь его своим врагом. Даже просто ему не угодить…
Он поежился, вспомнив, какая гроза бушевала в этом кабинете вчера вечером, когда он доложил, что убить Берию не удалось. Так на него давно не орали. Москаленко сначала слушал молча, потом начал закипать. Наконец швырнул на стол пистолет и тоже закричал:
– Иди и стреляй сам, … твою мать! Я к тебе в палачи не нанимался!
– Ладно, Кирилл, – нет, положительно невозможно привыкнуть к этим мгновенным переходам от самой разнузданной ярости к абсолютному спокойствию. – Ладно, успокойся. Признаю, погорячился… Но и ты пойми меня. Как теперь быть? Одно дело – застрелить при аресте, и совсем другое… Ладно, не журись, как-нибудь выкрутимся…
…А вот теперь, услышав про архивы, Хрущев глубоко задумался. Они уже выпили за успех, Серов, получив дальнейшие инструкции, удалился, а Хрущев все еще о чем-то размышлял. Наконец подошел к Москаленко и хлопнул его по плечу:
– Прости, Кирилл, за вчерашнее. По всему выходит, оплошность твоя обернулась не к худу, а к добру. Лаврентий слишком много знает, чтобы так просто умереть…
Лялин переулок – тихое место. Здесь почти нет машин, высокие дома теснятся по обеим сторонам узкой улочки. В одном из этих домов, в двухкомнатной квартире с огромными пятиметровыми потолками, жил Николай Ситников, член Союза писателей, автор нескольких романов об американских шпионах. В 1948-м он даже чуть-чуть не дотянул до Сталинской премии. Однако премию ему почему-то не дали, хотя Союз писателей был «за» и обстановка располагала. Но Сталин высказался против, и вождя привычно послушали. Ситников уверял, что нисколько не обижен, ему никто не верил, и всего два человека в Москве знали: за несколько дней до того к нему пришел Берия и предупредил – премии он не получит.
– Ты не должен быть слишком на виду, – сказал он тогда. – И ты должен быть обиженным Сталиным. Говори, мол, вождю виднее, но пусть твой голос дрожит от обиды, и от тебя пахнет коньяком.
– Тогда уж водкой, – поправил Николай.
– Тебе видней, – согласился Берия. – Мне нельзя ни того ни другого.
С тех пор Ситников несколько опустился, начал основательно пить и вместо политических романов стал писать низкопробные детективы. В Союзе писателей его жалели как неудачника и всерьез не воспринимали. Что и требовалось получить в результате.
Ни один из друзей дома не рискнул бы заявиться к Николаю раньше четырех-пяти часов вечера – всем было известно, что он работает по ночам и, пока не выспится и не опохмелится, малоуправляем. Поэтому сейчас, в полдень, неожиданных визитеров не предвиделось. Это устраивало человека, который сидел у стола в гостиной, пил стакан за стаканом крепчайший чай, напряженно думал о чем-то, изучая узоры на скатерти, и время от времени перекидывался с хозяином дома короткими фразами. На вид ему было лет сорок пять – пятьдесят: поджарый, русоволосый, хорошо вылепленное волевое лицо чуть-чуть смазывают небольшие усики. Такому в самый раз играть в кино советских разведчиков, над чем его товарищи постоянно подшучивали: мол, внешнее сходство с киногероем – лучшая маскировка.
Однако сейчас и хозяину, и гостю явно было не до шуток. У обоих мрачные, серые лица и покрасневшие глаза – следы волнения и бессонной ночи.
Наконец в дверь позвонили. Николай кинулся открывать.
Вошел майор МВД, средних лет, сутулый и бледный. Человек, сидевший у стола, поднял голову.
– Ну? – быстро спросил он. – Видел Рената?
– Видел. Ничего узнать не удалось, – сказал майор. – Ходят слухи, что убили, но толком никто не знает. Его посадили в правительственный ЗИС и вывезли из Кремля. Дальше следы теряются.
– С шофером говорили?
– Это личный шофер Булганина. Он пока на службе, освободится только поздним вечером, если освободится вообще. Везли генералы Москаленко и Батицкий и два полковника, но эти, само собой, ничего не скажут.
– В самом деле? – усмехнулся уголком рта человек у стола.
– Вы даете санкцию на особые методы, товарищ генерал?
– Даю на любые, хоть кишки из живых вынимайте! Мы должны знать, что с ним. Так и передай Ренату.
– Мы что-то можем? – с надеждой спросил Ситников.
– Трудно сказать, – поморщился тот, кого назвали генералом. – Скорее всего, ничего. Некем взять. Мы же контрразведка, а не ликвидаторы. Сколько раз я говорил, нам нужна своя спецгруппа, – а Лаврентий всегда отвечал: «Пользуйтесь людьми Судоплатова, он в курсе». Вот и воспользовались… Кроме того, он категорически запретил бы нам любые действия. Слишком много риска.
– Вы его послушаете? – тихо спросил майор.
– Не уверен… Совсем не уверен… – ответил генерал и снова замолчал, внимательно разглядывая узоры на скатерти.
Теперь, к полудню 27 июня, первый, организационный этап был пройден. Пришла пора начинать второй, политический – объяснять партии и стране, что, собственно, произошло. Версия, которую они придумали впопыхах – о бериевском заговоре, – конечно, хороша, но недостаточна. Если все строить только на ней, то малейшая утечка информации из МВД или прокуратуры о том, что никакого «заговора Берии» не существует, опрокидывает все. На страну в данной ситуации можно плюнуть и растереть – быдло побухтит и успокоится, – однако партию проигнорировать не удастся. То, что придется собирать пленум, ясно было с самого начала. Но ведь трудно сказать, кого в ЦК больше – сторонников Берии и Маленкова или хрущевцев, – и при неудачном повороте можно очень легко и просто лишиться власти, а затем и свободы, и жизни.