Последний бой Василия Сталина
Шрифт:
Мне могут возразить оппоненты, что те или иные случаи, показанные в современных военных кинолентах, были. Да, конечно, могли происходить! Но разве можно выносить на большой экран эпизодические, явно негативного содержания события, случавшиеся крайне редко в жизни прежде единого, духовно и нравственно здорового общества. Конечно, нет! Не следует забывать, что эти фильмы рассчитаны не на подпольно—декадентское домашнее видео, а на огромную аудиторию под названием русский народ. Кстати, по этим фильмам судят о нас и на Западе. Красивыми же «вояками» предстают перед иностранцами наши деды—победители!
Но стоит появиться хоть какому—то произведению, поднимающему дух патриотичности, заставляющему гордиться
А еще более странно читать фашистские статьи в еврейских изданиях. Неужели память о холокосте столь коротка, что забыты Освенцим, Аушвиц, Майданек? Если нет, то стоило бы задуматься израильскому правительству о публикуемых в журнале «Лехаим» материалах. Привожу пример фашистской пропаганды, скрытой под критикой прекрасного российского фильма «Звезда». Причем касается эта клевета и героя нашей книги Василия Сталина, а также его встречи с автором повести «Звезда» Эммануилом Генриховичем Казакевичем:
«— Командующий ждет вас, Эммануил Генрихович.
В дверях радушно улыбался невысокий генерал с веснушками и орденскими планками
— Чрезвычайно рад. Спасибо, что выкроили время. Простите, ежели оторвал от творческой деятельности. Позвольте представиться: генерал Василий Сталин.
Тревога не отступила. Правда, напряжение ослабело. Сынок генералиссимуса слыл самодуром, но не извергом. Боевой летчик, он открывал парады, ведя эскадрилью над Красной площадью, где первого мая (но ни в коем разе не седьмого ноября) папаша рукой норовил изобразить нечто приветственное…
На полу гигантского генеральского кабинета разложены топографические карты. Прищурившись, разведчик Казакевич смекнул: Берлинская операция.
Василий Сталин пламенно восхищался «Весной на Одере». Вот только жаль, действия авиации отражены недостаточно:
— Понимаю, понимаю, у художника свои воззрения. Они святы.
«Бедолага, — подумал художник. — Ночью вместо сна листал роман. На кой ляд, спрашивается?»
Численность лампас росла. Но они ограничивались функцией античного хора, никто не смел солировать. Роман торопливо полистал лишь командующий ВВС Московского военного округа В.И. Сталин. И не по своему почину.
— Папа звонил. Наказал лично поблагодарить.
Казакевич облегченно вздохнул и подмигнул так и не пришедшему в себя Кожевникову. Комедию явно задумал папаня, поручив главную роль сыночку, не шибко соображавшему, что от него требуется. К чему вся эта колгота вокруг начинающего сочинителя? Но папаня всегда норовил смотреть вперед. И что же он там углядел? На кой шут приручать биробиджанского автора, имея в своем распоряжении целый полк — Союз писателей? Понять трудно. Как и вообще трудно понять любое сочетание запредельного самодурства с холодным расчетом. И все же, не понимая до конца, чувствуешь: мурашки по коже…» (Кардин В. Весна на Одере и осень на Москве—реке. // Лехаим. — Июнь 2004 г. — № 6 (146)).
А расчет был простой и понятен всем, кто читал «Звезду». Прекрасное произведение с патриотической окраской. Запредельным самодурством в основном несет от автора статьи, которому Казакевич не нравится только потому, что он не пишет в стиле Бабеля, воспевшего грязный мир воровства и уличных законов, который действовал в еврейской Одессе тридцатых. Ни пафоса, ни патриотизма, зато все такое грязненько—родное, чего нет в светлой и прекрасной «Звезде». Это тоже правда, только правда другая — правда народа—освободителя, правда народа—победителя, в среде которого нет места Семенам и их воровским компаниям. Поэтому и Василий Сталин предпочитал произведениям Бабеля произведения Казакевича, в которых хоть и были «недостаточно отражены действия авиации», зато в них воспевался героизм таких же, как и сам Василий, бойцов, солдат—разведчиков. Плохую книгу перед такой ответственной операцией всю ночь взахлеб читать не будешь, какую бы «комедию папа ни задумывал». А вообще представьте ситуацию: на носу Берлинская операция, решается судьба войны, и тут Верховный, чтобы как—то поразвлечь сыночка—полковника, командира дивизии, нацеленной на Берлин, советует на ночь чтиво, видимо, чтобы поднять боевой дух. А то у обоих дел больше нет! Думаю, все произошло иначе. Василию позвонил отец, видимо, ознакомившись со «Звездой», и просил поблагодарить Казакевича, приехавшего корреспондентом на фронт и попавшего к Василию в штаб. Сам Василий читал «Весну на Одере» Казакевича и, кроме благодарности отца, высказал свое восхищение автору. И не было никаких размышлений «на кой ляд Вася всю ночь роман листал?» Это излишне бурная фантазия Кардина дорисовала картину в видимо привычных для него грязно—серых тонах: «У „Звезды“ вполне земное происхождение, пусть повесть и не лишена романтических настроений. Рождена она взрыхленной землей переднего края, по какой полз ее автор — близоруко щурившийся лысеющий разведчик с мощным лбом ученого, но без малейшей склонности к наукам.
Его ждал пресловутый «квартирный вопрос», доводивший до отчаяния или запоя (расхожая форма отчаяния) доблестных покорителей городов и уцелевших замков, полагавших, будто «правое дело» не исчерпывается водружением флага над рейхстагом. Однако бывший их собрат, тоже веривший в справедливость не только освобождения от немецких оккупантов определенных территорий, но оккупации их советскими частями, не надеялся внести ясность в хмельные головы. Желая утешить тех, кто годился ему в отцы, он сочинил дивную сказку о лейтенанте Травкине и его бойцах—разведчиках, отправившихся выполнять задание такого же, быть может, начальника, как и сам очкарик—сказочник.
Ему достало отваги, такта и дара, чтобы написать романтическую трагедию, повествующую об одной из довольно обычных гибельных фронтовых затей — глубокой разведке ничтожными силами при слабоватой технической оснастке…
Человеческая жизнь «от Москвы до самых до окраин» не стоила и гроша ломаного. Подобно разглагольствованиям о «справедливой войне», окончательно обесцененным сговором Сталина с Гитлером.
Само деление войн на «справедливые» (скажем, Чечня), то есть оправдывающие кровопролитие, и несправедливые далеко не столь абсолютно, как нам привыкли внушать. Поэтизация «справедливых» (повесть «Звезда», рождающая искренний порыв, не исключение) не бесспорна…»
(Кардин В. Весна на Одере и осень на Москве—реке. // Лехаим. — Июнь 2004 г. — № 6 (146)).
Позволю себе прервать зарвавшуюся фашистскую сволочь. По «Звезде» снят фильм, а по лехаимовским (или ле—хамовским?) опусам фильмов, слава Богу, пока не снимают! Эй, товарищи, кто—то слышал о произведениях гениального В. Кардина? Нет? То—то же! Конечно, интересно было бы выслушать мнение балабола Кардина по поводу повести «Звезда» до конца, но, боюсь, мы окончательно скатимся в сторону махровой геббельсовщины. Судя по фразам защитника справедливости в лехаимовских шароварах, с точки зрения банального фашизма война на тотальное уничтожение была не менее справедлива, чем война за выживание русского, белорусского, украинского, польского, словацкого, молдавского и — да—да, вашего же — еврейского народов.