Последний бой
Шрифт:
Петька показал себя отлично. Он не сделал ни единой серьезной ошибки, отбросив левый фланг вглубь и заставив его вступить в бой раньше времени.
В итоге Фридрих принял тяжелое для себя решение — отступить. Собрав остатки войска, он начал отступление в сторону Силезии, где у него были оставлены резервы. Плюс ко всему, Фридрих, по-видимому, решил дождаться там союзников из Ганновера, чтобы снова попытаться отбить свою столицу.
Это были вполне логичные шаги. Вот только спокойно помереть ему точно не светит. Карл Александр Лотарингский седел сейчас у меня и пил вино, как говорится, на посошок. Остатки его полков уже выдвинулись
Де Лалли же, услышав про господ из Ганновера выразил горячее желание присоединиться к герцогу, на что получил милостивое согласие.
Чтобы хоть как-то оправдать союзнические отношения, я, посоветовавшись с Ласси, отправил полк Лопухина. Иван, конечно, был рад этому, примерно, как свеженамотанному триперу. Но куда деваться, приказ есть приказ.
В Берлине, кстати, мы ограбили только дворцы, причем те, что принадлежали королевской семье и тех генералов, которые сейчас были с Фридрихом. Сильно не борзели, местных не трогали, в общем, вели себя как ангелы. Знать настолько страдала под оккупацией, что даже начала потихоньку приемы давать, куда с удовольствием приглашали наших офицеров.
— Ну что же, ваше высочество, прощайте, надеюсь, что мы еще увидимся, и вы уже начнете пить настоящее вино, а не эту, с вашего позволения, ослиную мочу, — герцог встал, я тоже выполз из кресла, хотя сильно не хотелось. Мы отвесили друг другу поклоны, и он свалил, оставив меня одного.
— А вот теперь можно подумать о том, чтобы домой вернуться, — я подошел к окну и потянулся. День был на редкость ясный. На небе ни облачка. Щебетали птицы, и вообще никакого ощущения, что сейчас уже зима не было и в помине.
По брусчатке простучали копыта, и я увидел, как гонец выпрыгнул из седла и бегом направился ко входу, кинув поводья подошедшему конюху. Ну что еще могло случиться, если он так несется? Я даже раздражение почувствовал от того, что мои планы могут как-то нарушиться.
Некоторое время ничего не происходило, а затем дверь этого кабинета, принадлежащего, как я подозреваю, Фридриху, открылась, и вошел бледный Олсуфьев. Вслед за ним в комнату проскользнули Румянцев, Криббе, Чернышев, Ласси, Наумов, а также вошел Турок. Как только я его увидел, у меня сердце оборвалось и рухнуло куда-то вниз. Он не мог приехать просто так, потому что соскучился.
— Государь, — начал Олсуфьев, а я поднял руку, останавливая его, чтобы переварить то, что он только что сказал. Олсуфьев не мог ошибиться, вот в чем дело. Кто угодно, но только не Адам Васильевич. Я нередко одергивал слишком уж разошедшихся приближенных, когда они, забываясь, называли меня так. Но Олсуфьев ошибиться не мог. Ни за что и никогда.
— Что случилось? — в горле пересохло, и я сглотнул тягучую слюну.
— Ее величество, Елизавета Петровна преставилась, — тихо проговорил секретарь. Я же на него не смотрел. Мой взгляд был направлен на Турка.
— Что случилось, Андрей? — повторил я вопрос, уточняя на этот раз, к кому он относился.
— Во дворце началась вспышка инфлюэнции. Какая-то особенно мерзкая. Елизавета Петровна не смогла ее побороть, —
— Во дворце? Что значит, во дворце? Такие болезни не начинаются во дворцах и ими не заканчиваются.
— Андрей Иванович думает, что кого-то специально заразили, чтобы он принес болезнь во дворец, — тихо ответил Турок. — Мы нашли записку у гонца из Ганновера к английскому послу, где было всего одно слово: «Начинайте». Сначала мы не поняли, что он значит. Ждали попытки отравления. Тут еще вице-канцлер ожерелье драгоценное притащил её высочеству, якобы в качестве извинения за ужасное поведение. Но ожерелье и сама шкатулка были чистыми, просто ожерелье и шкатулка.
— Моя жена и сын? — я боялся услышать ответ, но знать было необходимо.
— Они живы, ваше величество. Когда все началось, Павла Петровича, вопреки приказам Елизаветы Петровны вывезли из дворца в Ораниенбаум. Он не заболел и у него все хорошо. А вот Мария Алексеевна пала жертвой заразы. Но она молодая и здоровая, ей удалось победить болезнь, хотя, когда я уезжал, выглядела она все еще ужасно, — я закрыл глаза. Они живы и это главное.
— Кто отдал распоряжение вывезти моего сына? — надо будет наградить этого человека. сначала наказать, для порядка, а потом втихушку наградить.
— Давид Флемм. Он как раз вернулся, чтобы показать вам результаты своих исследований... Ваше величество, доктор Флемм тоже умер. Он оставался с больными во дворце до последнего и не дал вырваться заразе за пределы, но самому она оказалась не по зубам.
— Господи, — я протер лицо руками. — Перечисли, кто еще умер.
— Яков Штелин, Флемм, обер-гофмаршал Шепелев, Разумовский, — ну с последним понятно, его, скорее всего, никто не смог оттащить от Елизаветы. — Воронцов, почти все Шуваловы, кроме Ивана. Я его отрядил сопровождать Великого князя в Ораниенбаум, — Турок выдохнул. — Много челяди.
— Ушаков, Румянцев? — я покосился на бледного Петьку.
— Живы. Их не пустили во дворец, — я почувствовал, как у меня дернулся глаз.
— Что? Как это не пустили во дворец?
— Флемм распорядился. Я уже говорил, что он сделал все, чтобы болезнь в город не ушла.
— Кто заболел первым? — я пытался мыслить рационально, но получалось плохо. Вообще все плохо, но, благодаря Флемму не стало еще хуже.
— Кто-то из дворовых. Вроде с кухни. Андрею Ивановичу сложно было установить за пределами более точно. Мне удалось, хм, позаимствовать некую бумагу в английском посольстве, — Турок слегка замялся, а потом протянул мне конверт. Да ладно не тушуйся, тут только Чернышев с Ласси не знают, что ты бывший вор. Я взял протянутый конверт, но не стал его разворачивать, продолжая пристально смотреть на Турка.
— Почему вообще всплыли англичане? — задал я очередной вопрос.
— Они слишком активизировались. Визиты лорда Кармайкла превысили все разумные пределы. Да и вице-канцлер, несмотря на то, что все ему предрекали опалу, не выглядел слишком встревоженным, — Турок выдохнул. Он очень устал, скакал, похоже, на перекладных, и спал урывками, но ничего, сейчас, ответишь на все вопросы и пойдешь отдыхать. — Но больше всего Андрея Ивановича, да и меня, насторожило то, что слишком сильно возросла их активность вокруг Марии Алексеевны. А потом умер конюх в английском посольстве, но где он был до столь печального события никто их нас так и не прознал.