Последний брат
Шрифт:
— Вот-вот.
— А я между прочим хотел Трофима расспросить как дела, — напомнил о себе Геннадий.
— Я тебе за него все и так могу рассказать, — отмахнулась Эрини. — Спит на жестком. Носит железо. Кормят скромно. Ругают много. Так? — Она повернулась к Трофиму.
— Так, — улыбнулся он.
Геннадий захохотал.
— Ну вот видишь, — сказала Эрини отцу. — Все как было у тебя. Ничего нового ты не услышишь. Всё, я его забираю.
Она слезла с колен Трофима, решительно схватила за руку и потащила его к выходу из комнаты.
— Мы позовем
После обеда они с Эрини сидели во дворике. Геннадий придерживался стародавних обычаев — плотно трапезничали в его доме только раз в день, в четыре часа… Каменная скамейка в дворике семьи Эрини была совсем маленькой, как раз на двоих. Эрини прилепилась к Трофиму, и рассказывала смешное о подружках и учителях-дидасколах, а он в ответ о своих товарищах и наставниках-командирах. А потом они, оглядевшись, — не мелькнет ли поблизости силуэт зоркой Панфои, — целовались, и от этого сладко кружилась голова. Потом они долго сидели молча. Но Трофима это не смущало. При общении с Эрини ему не нужно было искать темы для разговора, заполнять паузы, думать, как ответить. Он просто мог оставаться самим собой. Это было здорово. Эрини стала ему другом, — пусть и в женском хитоне. Другом, и большим… Трофим сидел и грелся. Не только потому, что воздух был тепл, и припекало солнце. И не потому, что сверху камень скамьи прикрывала деревянная облицовка, чтобы камень не мог тянуть из сидящих тепло; чувствовалась хозяйственная рука Геннадия… Не только поэтому. Трофиму было тепло. Он грелся. Это самое верное слово, что он мог подобрать.
— Да тебя совсем разморило. — Пихнула его в бок Эрини и засмеялась звонким колокольчиком. — Говорила же, не нужно сидеть на скамье, пока солнце в нашу сторону.
— Ага, — сказал он. — Так бы и сидел…
— О чем ты думаешь? — спросила Эрини.
— Ни о чем, — честно ответил Трофим.
— Как это?
— В смысле?
— Как это — ни о чем?
— А что такого? Сижу, солнце ласковое. Думаю, что мне тепло. Не думаю, а чувствую, выходит.
— Сразу видно, солдат, — фыркнула Эрини. — Тепло ему, и пузо сыто. Больше ничего и не надо.
— Мне тепло, сыто. Это немало на самом деле, — пожал плечами Трофим. — Только понимает это обычно тот, кому случалось голодать и мерзнуть. Знаешь, человек, наверное, никогда не сможет оценить, насколько сейчас плохо или хорошо, если ему не будет, с чем сравнить. Живешь в старой хижине, а вспоминаешь о том, как вообще не имел крыши над головой, — и тебе хорошо.
— А если живешь в хижине, а вспоминаешь о потерянном дворце? — спросила Эрини. Любую мысль её живой ум ухватывал быстро.
— Тогда наверняка чувствуешь себя плохо. Интересно, да? Хижина одна, а относиться к ней можно совсем по-разному, смотря какой опыт за спиной. А вывод знаешь какой?
— Ну, какой?
— Получается, что чем хуже тебе когда-то было, тем больше возможность чувствовать себя довольным в твоих нынешних обстоятельствах. Точка отсчета меняется.
— Хм… Может, для этого Бог страдания и злодейства всякие попускает? — задумчиво спросила Эрини. — Чтобы было с чем сравнивать.
— Не знаю… Предстану — уточню.
— Ну, ты с этим не торопись. — Пихнула его Эрини.
— Не буду. Вот, кстати, прародители наши грешные, Адам и Ева. Сидели в райском саду на всем готовом, ели, спали. Но им сравнить-то не с чем было, поэтому стало скучно и томно, они послушали змея и схрумкали плод с запретного дерева. Бог их за это выгнал взашей в голод и холод, и тут уж они вспомнили потерянный рай с горючими слезами. А вот если бы Бог сперва поселил Адама с Евой на обычной земле, дал продрогнуть слегка, и чтоб кишки к хребту подвело, а уже потом в рай… Думаю, приползи в таком разе к Еве дьявольский змей с лукавыми речами, она б его за хвост взяла и к дереву башкой пару раз от души приложила. В общем, недокумекал чего-то Бог.
— Хорошо тебя наш преподаватель закона Божьего не слышит. У него бы удар случился.
— А чего?
— Как-то ты о Боге говоришь… Ну знаешь, как о соседе каком-то… Без почтения.
— Да нет, я с почтением… И хорошо, что он не додумал. А то сидели бы до сих пор Адам с Евой в раю, безгрешные. Они ж там, наверное, даже целоваться не умели. И ни я, ни ты, ни родители наши вообще бы не появились.
Эрини вздохнула.
— Ты чего?
— О родителях сказал, я и подумала. Вот окончишь ты школу, и пошлют тебя служить…
— Поедешь со мной?
— Знаешь же, что поеду. А родители одни останутся. Потому и вздыхаю.
— Ну… — Он не нашелся, что ответить.
— Ничего. — Эрини перестала хмуриться и улыбнулась. — Вот ты у меня вырастешь из обычного декарха в самого-самого знаменитого стратига, разбогатеешь, купишь большой дом, и поселишь моих родителей с нами. Правда?
— Ага…
— И твоего отца к нам перевезем.
— Не поедет. Упрямый. В гости приедет, а насовсем нет. Всегда говорил, что будет жить рядом с могилой матери.
— Поедет. Мы уговорим. Старикам трудно жить одним.
— А я тебе говорю, что у него лоб медный, и… Тьфу! — Он встрепенулся. — Да что мы уже обсуждаем, поедет он или нет, будто я уже стратиг-комоставл, и дом готов, и слуги бегают, и кладовые ломятся, и осталось только его уговорить!.. Совсем ты мне голову задурила!
— А мечтать так и надо, — серьезно сказала Эрини. — Иначе не сбудется. Как Бог на небесах поймет, что человеку хочется, если он того даже внутри себя не может обрисовать?
— Может оно и так… — Трофим хлопнул себя по колену. — Ну, мне пора.
— А что так рано?
— Ну, понимаешь, ребята из моей контубернии сегодня договорились до конца увольнительной посидеть в кабачке.
— Так ты от меня раньше уходишь, чтоб со своими вояками в кабаке пьянство учинить?! — Повернула его к себе Эрини.
— Да ну, ты что! — возмутился Трофим. — Просто… я же у них старший. Нужно приглядеть, чтобы они там чего не учинили, и сами в срок вернулись. С меня ведь спросится.