Последний бросок на запад
Шрифт:
— Что, зэка Емельянов, по бабам соскучился? — ехидно спросил Вадим.
— Конечно. Только сейчас надо о другом подумать. Как из страны смыться.
— Подумаем, — согласился Чернышев. — Как говорится — «а девушки, а девушки потом».
— Ну, это к тебе, Вадик, не относится. Кто у тебя в Кенгарагсе живет?
— А ты откуда знаешь?
— Зойка сказала.
— Слушай ты эту пьянчужку побольше… — смутился Вадим. — Это так, просто знакомая.
— У тебя с ней серьезно?
— Да ладно тебе! Если честно, сейчас действительно не до этого. Надо проблемы решать. И я знаю, как.
— Как?
— Потом расскажу. Пошли лучше поедим. Вон там наверху, — Вадим указал рукой, — есть отличный ресторанчик.
— Пошли. Там латышская кухня?
— Да ну ее в задницу, эту кухню. Их национальная пища — горох с салом. А еще говорят, культурная нация… В гробу я видал эту нацию вместе с этой культурой. Хороший латыш — мертвый латыш!
Шли они к ресторану долго, думая каждый о своем. Емельянов все время размышлял: может быть, действительно стоит позвонить по тому самому телефону? Ведь он сделал все, что велел Сивый, — стало быть, его друзья, если они только есть в Риге, тоже должны помочь?
«А-а, — он даже махнул рукой, — во всяком случае, это я еще всегда успею. Интересно — поможет ли мне Чернышев, а если поможет — то как?..»
Вадим потянул на себя тяжелую дубовую дверь с полустертой от многократных прикосновений старинной медной ручкой в виде львиной лапы, и друзья вошли в полумрак. Кивнув Емельянову на ближайший столик, Вадим поинтересовался:
— Небось лучше, чем в тюрьме?
— Спрашиваешь…
Ресторан оказался небольшим, но уютным. Столики были расставлены в шахматном порядке. Их окружали широколистные высокие фикусы, растущие в больших горшках, поставленных прямо на пол; от этого создавалась иллюзия, будто сидишь в маленьком отдельном кабинете.
Подлетевший администратор услужливо усадил их за столик и, дав каждому по папке-меню, удалился, сделав знак официанту.
— Так какие у тебя проблемы? — спросил Емельянов, когда они сделали заказ. — Можно поподробнее?
Чернышев задумался.
— Ты знаешь, что я служил в рижском ОМОНе? — спросил он шепотом.
— Конечно, знаю.
— А то, что я принимал участие в штурме Вильнюсского телецентра?
Емельянов поморщился, будто бы отхлебнул из стакана с уксусом.
— Помню, ты мне рассказывал. И про Мединенкяй, когда расстреляли литовских таможенников, — тоже…
На лице Чернышева отразился испуг — теперь одно напоминание о былых «подвигах» в составе ОМОНа приводило его в ужас, и на то были свои причины.
— Ну так вот, моя вина и даже участие еще не доказаны, но… кто знает, что будет? Ведется расследование…
Да, не было уже великого и могучего государства — Советского Союза, не было пятнадцати республик вместе с их дружбой народов. Настоящие преступники, как был совершенно убежден Чернышев, одним росчерком пера в Беловежской Пуще разделили страну на удельные княжества, и некоторые из них даже — подумать только! — враждовали между собой.
Не было больше и «славного» рижского ОМОНа — командиры Парфенов и Млынник были объявлены политическими преступниками, вне закона, равно как и Альфреде Рубике, последний, кто пытался удержать в Латвии советскую власть, — его лишили депутатской неприкосновенности после известных событий августа 1991 года, он был осужден. Чернышев не служил больше в милиции, да и самой милиции больше не существовало, порядки теперь были не те, что прежде, а главное — Чернышев так и не мог понять, кому надо служить?
Народу?
Но ведь тот самый народ на известном референдуме проголосовал за сохранение Советского Союза, а государство развалили вопреки его воле.
Начальству?
Но ведь начальство в свое время отдавало приказы, которые затем были признаны преступными, и теперь у Вадима Чернышева могут быть страшные неприятности — вплоть до самого неприятного и печального.
Впрочем, у Вадима в запасе был один вариант, который он и хотел предложить своему армейскому другу, — собственно, ради этого он и пригласил его в тихий ресторанчик.
— Что тебе грозит? — спросил Емельянов, с интересом выслушав собеседника.
— В лучшем случае — депортация из страны. В худшем — лет пять, семь… Как Чеславу Млыннику.
Воцарилось молчание. Емельянов переваривал полученную информацию.
— Ну и что ты собираешься делать?
— Да есть тут одна мысль. Возможно, и тебя она тоже заинтересует. Ты в курсе событий, происходящих в Югославии?
— Так, краем уха.
— В двух словах дело обстоит так. Страна условно разделилась на три части. Наши — это сербы. Под словом «наши» я подразумеваю православных…
Емельянов с трудом подавил улыбку.
— Хорваты — католики, а босняки, — продолжал Вадим, — это мусульмане, такие же, как наши чурки. Представляешь, эти мусульманские ублюдки отделились, а теперь пытаются еще и прибрать к рукам сербские земли…
— Ну а тебе что с того?
— Как это, что с того?! Наших братьев-православных притесняют, а ты — «что с того»?! — возмутился Чернышев. И, немного остыв, добавил: — Вот я и собираюсь пойти туда добровольцем.
Дима недоуменно уставился на друга.
— Слушай, а у тебя все с головой в порядке? — покрутил он пальцем возле виска. — Мало здесь навоевался? Просто так, ни за что, рисковать головой?
— Во-первых, не просто так. За это платят, и немалые деньги. Во-вторых, как можно спокойно сидеть сложа руки, когда такое творится? И так Союз разбазарили, а теперь еще и Россию отсюда грабят. Сами же ни хрена не могут. Вон, посмотри на этого лабуса, — махнул Чернышев в сторону официанта. — Зажрался на западных кредитах. В магазине даже курицу латышскую не найдешь — голландская в два раза дешевле оказывается. Ты хочешь, чтобы и там, на Балканах, проклятые чурки все к своим рукам прибрали?! — Вадим аж покраснел от возмущения.