Последний бросок на запад
Шрифт:
На следующий день во время прогулки к нему снова подошел тот самый прыщавый человечек.
— Слыщь, крутой, с тобой хочет поговорить Сивый, — сказал он.
Дима уже успел узнать, что Сивый — это авторитет, так же, как и он, содержащийся теперь в Бутырках в ожидании этапа в колонию. Подавив в себе первый порыв послать эту шестерку подальше, Дима поинтересовался:
— Когда?
— Сейчас, — ответил прыщавый, оглянувшись по сторонам. — Иди за мной.
Сивый оказался солидным седовласым мужчиной лет сорока пяти — пятидесяти, походившим скорей на университетского профессора, чем на авторитета; он прохаживался неподалеку и, конечно же, внимательно наблюдал за Емельяновым.
— Ты, наверное, не знаешь, но крытая зона — это свой мир со своими законами, и если ты неправильно будешь себя вести, тебя быстро сожрут, — уважительно оглядев широкоплечую фигуру собеседника, он, тем не менее, продолжил: — Это только в дебильных ментовских детективах так бывает — один супермен раскидывает сотню негодяев и ему на все наплевать. Таких, как ты, дорогой, быстро обломают, — продолжил Сивый. — Но скажу честно — ты мне понравился.
Дима невозмутимо стоял перед ним, ожидая, что будет дальше.
— Ты знаешь, что всю камеру уже против себя настроил?
— Интересно, — не скрывая сарказма, произнес Емельянов. — Я что, по-твоему, должен был спокойно ждать, пока меня всей камерой опетушат?
Сивый усмехнулся и выдержал долгую многозначительную паузу, внимательно изучая лицо Дмитрия.
— Ты не оказал уважения ворам. Свое место надо знать. Таковы порядки.
— Но мне они не подходят!
— А тебя никто и не спрашивает. Если ты не прекратишь ставить себя выше остальных, ничего хорошего не жди. Тебя сожрут с потрохами.
— В таком случае тот, кто на это решится, больше не жилец! — холодно произнес Дима, выразительно сжав руку в кулак, на суставах которого были твердые, как гранит, мозоли — такие мозоли есть у всех, кто всерьез занимается восточными единоборствами.
Сивый опять усмехнулся и благожелательно посмотрел на Емельянова.
— Мне нравятся люди с характером, но если ты не станешь умней, пеняй на родителей, которые такого дурака на свет выпустили, — сказал он и, немного подумав, добавил: — Хорошо, я скажу, чтобы тебя не трогали. Ну, и что ты собираешься делать эти десять лет?
— Как что?
— Скоро тебя отправят по этапу, сынок. Я утром говорил с начальством.
— Как скоро?
— Через неделю.
Емельянов подумал, что в самом деле при помощи своих мускулов и решительного поведения заслужил уважение настоящего хозяина крытой зоны. Это было совсем неплохо. Направляясь сюда, бывший спортсмен ожидал совсем другого разговора. Он понял, что с Сивым можно быть откровенным.
— Если честно, то я рано или поздно освобожусь раньше срока, — спокойно заявил Емельянов.
— Да? — удивленно поднял брови Сивый. — Может быть, скажешь, каким образом? Боре в Кремль напишешь — и он тебе персональную амнистию устроит?
— Я еще не решил, — спокойно ответил Дима. — Может, ты мне подскажешь?
— Я? С какой стати?
— Ведь ты — хозяин, пахан…
Авторитет посмотрел на собеседника и загадочно ухмыльнулся. Ему определенно отчего-то нравился этот здоровенный детина, спокойный, самоуверенный нахал.
— Ну что ж, — сказал он. — Я подумаю, что с тобой делать. Иди.
Дима пожал плечами и отошел, сунув руки в карманы и что-то насвистывая.
Вернувшись в свою камеру, Емельянов с удивлением отметил, как сразу изменилось к нему отношение. Ненавидящие взгляды сменились заинтересованными. Но к нему никто не подходил, не заговаривал. Пока он только заслужил право оставаться самим собой.
Ночи проходили без эксцессов.
Наконец через шесть дней, на прогулке, его вновь подозвал Сивый.
— Я все про тебя узнал и подумал о тебе, — сказал он. — Нравишься ты мне, парень. В общем, так. Завтра тебя отправляют по этапу. Везти будут, конечно, в столыпинских вагон-заках. Из них схилять невозможно. Но я кое с кем поговорил, и ты схиляешь. Нечего тебе на зоне париться, не наш ты человек. Остальное будет зависеть от тебя. — И, улыбнувшись, добавил: — Но когда все получится, ты должен будешь выполнить одно мое поручение, — он достал откуда-то из потайного кармана маленький пластмассовый цилиндрик из-под карандашных грифелей и незаметно сунул парню в руку. — Доберешься до Москвы, позвонишь по телефону 314-45-78. Повтори, это нельзя записывать…
Емельянов повторил и недоуменно посмотрел на вора.
— А почему именно я?
— Во-первых, потому что я так решил, во-вторых, чем-то ты понравился мне и я тебе доверяю, а в-третьих, ты что, против? Если не передашь — мы тебя из-под земли достанем!
— Спасибо большое! — произнес Дима, с трудом сдерживая радость. — Век помнить буду!
— Не говори заранее! — остановил его Сивый. — Еще неизвестно, как оно все обернется. Ты, кстати, подумал, что дальше делать будешь?
— Да нет… Сперва надо передать то, о чем мы говорили…
— А потом?
Емельянов неопределенно пожал плечами.
— Наверное, за границу подамся… Там меня не найдут.
— Без документов? Без денег?
— Придумаю что-нибудь… Есть друзья…
— Ну смотри, коли так. «Посылу» передашь обязательно. Скажешь, что от меня, тебе помогут.
Емельянов хотел еще что-то сказать, но Сивый остановил его.
— Смотри не потеряй. Там шмонают. Сунешь под язык — не найдут.
Эти вагоны не значатся ни в одном железнодорожном расписании; на них никогда не бывает табличек маршрутов, в тамбуре не встречает пассажиров приветливая проводница в синем форменном костюме с железнодорожными шпалами в петлицах, не предлагает чай с сахаром, не раздает сыроватое постельное белье, не проверяет билеты, не гоняет «зайцев» — проезд тут бесплатный.
Называется этот специальный вагон в официальных документах «вагон-зак», а в народе — почему-то «столыпинский».
Матовые стекла с решетками — за ними ничего не видно. Внешне ничем не отличается от обыкновенного багажного или почтового — так что непосвященный не поймет; он будет равнодушным взглядом скользить по нему, не задумываясь о том, что за толстыми матовыми стеклами с массивными решетками могут быть люди… много людей.
И цепляют вагон-заки, как правило, к обыкновенным неторопливым почтовым поездам.