Последний часовой
Шрифт:
Собеседники сидели в уютной комнате особняка на Даунинг-стрит. Она называлась голубым кабинетом, хотя больше напоминала гостиную. В стрельчатых окнах за синими атласными шторами гас закат. Тяжелые дубовые рамы были уже опущены, чтобы не пропускать сырость. Но когда министр достал трубку, пришлось приподнять одну из них. С улицы явственно потянуло дегтем и лошадиным навозом.
– Вполне возможно, что наши совместные увещевания не образумят султана. Что делать тогда? Удерживать царя от войны? В настоящих обстоятельствах само выступление России против Махмуда освободит Грецию. Но нам крайне невыгодно, чтобы русские углублялись в турецкие земли, тем более захватывали проливы. Разговаривая с молодым императором, вы должны оставить нам свободу маневра.
Услышав военное слово, Веллингтон оживился. Но речь шла о дипломатической уловке, и он снова сник.
– Нужно подтолкнуть царя к действиям и в то же время иметь возможность сказать, что русские сами приняли роковое решение, а Англия, напротив, всеми силами удерживала их хищные устремления. Вам понятно?
Герцог покачал головой.
– Я должен предложить императору союз против османов?
– Нет! – взвился Каннинг. Он битый час распинался, и все зря.
– Значит, отговорить его от войны?
– Ни в коем случает!
– Да, черт возьми, что же делать?! – взвыл старый солдат.
Министр смотрел на собеседника с жалостью. Слава предавала каждому высказыванию этого человека необычайный вес в глазах иностранных держав. По слухам, молодой император искренне уважал герцога. Лучшего кандидата для тайных переговоров не найти. Но Боже, что за остолопы эти вояки! Одна надежда – его русский визави из того же теста.
Из-за траура в Эрмитаже не давали спектаклей. Остальные театры города тоже должны были подчиниться строгому императорскому этикету. Но на дому, тихо, без особой огласки позволялось устроить концерт, живую картину, разыграть пару драматических сцен. Только бы происходящее не оскорбляло бурным весельем.
Торжественная декламация, печальная музыка… Можно было даже пригласить августейших гостей, ибо и они мечтали развеяться. Дворец княгини Юсуповой на Мойке подходил для этого как нельзя больше. В меру удаленный от центральных улиц, почти окраинный, с едва отделанным «вертепом», где могло разместиться самое тесное общество, он недавно наполнился голосами запасной труппы из Архангельского. Старушка Татьяна Васильевна, урожденная Энгельгардт, одна из племянниц светлейшего князя Потемкина, сумела залучить к себе вдовствующую императрицу с царственной четой и небольшим выводком придворных человек в сто.
Не шутка. Завтра об этой милости будет говорить вся столица. А пока… Под чарующие звуки «Волшебной флейты» черный креповый занавес – нота скорби по отлетевшему Ангелу – поехал в сторону, и на сцене открылась картина вечернего сада с легким газовым облаком, пронзенным золотой стрелой.
Начальный акт Никс прослушал вместе с матерью, а в перерыве поднялся на второй ярус, где в ложе князя Гагарина восседала сама Семенова.
– Что я слышу, Катерина Семеновна? Неужели вы решили оставить нас?
При виде императора все находившиеся возле звезды поднялись и низко поклонились. Только сама актриса осталась сидеть в широком, обитом алым бархатом кресле. Склонившись на руку и откинув край горностаевого плаща – в зале по-зимнему царили сквозняки, – прима выглядела истинной царицей. Полная сорокалетняя дама с тяжелыми властными чертами, крупным носом и черными усиками над верхней губой, она держала себя повелительно, так чтобы каждый, едва взглянув на нее, мог сказать: вот первая героиня русской сцены.
Ее короткое знакомство с третьим из великих князей позволяло нарушать этикет. Никс страстно любил театр. В юности, когда его с Михаилом отправили в заграничное путешествие, Мария Федоровна особо запретила сыновьям посещать балаганы Лондона и Парижа из боязни, как бы дети не увидели развратных сцен. Это благое начинание вдовствующей императрицы погибло в туне также, как и попытка отнять у царевичей военные игрушки. Их высочества росли солдафонами, самозабвенно приверженными лицедейству.
В тайне от матери, как иные курят, Николай посещал актеров, в перерывах между действиями поднимался на сцену побеседовать с презренными комедиантами и даже проходил за кулисы. Он знал, что давний меценат Семеновой князь Гагарин сделал ей предложение. Что возраст и мысли о будущем заставляют приму согласиться. Что в обществе разразится скандал, ибо звезда поднялась на картонный небосклон из канавы. Вчера крепостная. Сегодня идол. Завтра княгиня.
– Итак, вы покидаете сцену? – Император поцеловал белую пухлую руку актрисы. – Это большой удар для поклонников вашего таланта.
Его всегдашняя серьезность не позволяла воспринять сказанное как простую светскую любезность.
– Удар? – переспросила дама. – Но вы же сами читали в газетах: «Семенова погибла безвозвратно, дальше она не пойдет!» «Низкое подражание француженке Жорж лишило ее игру блесток самобытного таланта».
– Простите, сударыня, но в последнее время я не читаю театральной критики.
– Ах, ну да, у вас теперь другие дела! – обиженно надула губы собеседница.
Николай рассмеяться. Эгоизм высшей пробы! Что для него важнее заговора? А этой прекрасной талантливой женщине, на пике славы уходящей в тень, дела нет до мятежа, попыток цареубийства, волнения в Европе. Ее терзает ядовитая статейка нищего писаки, который только тем и зарабатывает имя, что ругает знаменитостей.
– У Жорж есть техника, – продолжала жаловаться звезда, – есть школа. А я? Кто меня учил? Стоит мне сделать, как она, и всем в зале ясно: на сцене сфальшивили.
– Можно я задам вопрос?
Семенова указала не место возле себя и сделала знак остальным покинуть ложу. Как только они вышли, император присел на соседнее кресло.
– Помните, пару лет назад я хотел попытаться что-нибудь сыграть? На домашней сцене.
– О-о, – протянула женщина, склоняя к плечу голову, увенчанную алым атласным беретом. – У вас теперь така-ая сцена!
– Это меня и смущает, – без тени улыбки отвечал Николай. – Слишком большая. Много публики.
– Боитесь провалиться? – с легкой ехидцей осведомилась собеседница.