Последний человек

Шелли Мэри

Когда миновал этот порыв, мы успокоились, уселись рядом и заговорили о прошлом и настоящем. Я посетовал на холодность ее писем; но первые же минуты нашей встречи объяснили мне причину этого. В сестре моей родились новые чувства, и она не умела выражать их в письмах к тому, кого знала лишь в детстве. Когда мы свиделись вновь, прежняя наша близость возобновилась, словно преград для нее никогда не было. Я рассказал ей о своей жизни за границей, а ее стал расспрашивать о переменах, происшедших здесь, о причине отсутствия Адриана и о том, почему она ведет столь уединенную жизнь.

При упоминании имени нашего друга слезы, наполнившие ее глаза, зримо подтвердили дошедшие до меня слухи. Но смысл их был столь страшен,

что я не мог сразу им поверить. Неужели стройный порядок в мыслях Адриана сменился хаосом? Неужели безумие рассеяло их славные легионы и Адриан уже не властвует над собственной душой? Любимый друг! Этот злой мир — чуждая среда для твоей кроткой души; ты вверил ее коварным людям; листва сего нежного растения сорвана до наступления зимы, и его трепещущая жизнь отдана во власть свирепых ветров. Неужели эти кроткие глаза, это «зеркало души»⁴², сделались бессмысленными; или из них смотрит ужасная повесть безумия? Неужели твой голос уже не «звучит как дивная музыка»?⁴³ Ужасно, о, ужасно! Страшась этих перемен, я заслоняю глаза руками, и хлынувшие слезы говорят, как глубоко переживаю я твою неслыханную беду.

По моей просьбе Пердита подробно поведала о всех печальных обстоятельствах, которые к этому привели.

Откровенный и доверчивый по самой своей натуре, одаренный всеми высокими качествами души и ума, не запятнанный даже тенью недостатка (разве что считать таковым бесстрашную независимость мыслей), Адриан весь посвятил себя любви к Эвадне. Ей вверял он сокровища своей души, свое стремление к совершенству и планы совершенствования человечества. Вступая во взрослую жизнь, он не только не изменил своим планам и теориям, как из благоразумия мог бы, а, напротив, утвердился в них, ибо ощутил себя сильнее. Любовь его к Эвадне пустила глубокие корни; с каждым днем убеждался он, что избранный им путь полон трудностей и что наградой ему будут не хвалы и благодарность людей и едва ли даже осуществление его планов, но лишь сознание своей правоты да любовь и сочувствие Эвадны, которые облегчат ему все труды и оправдают все жертвы.

Уединясь, он обдумывал свои планы реформы английского правительства и улучшения жизни народа. Ему следовало скрывать их, пока в руках у него еще не было власти, которая могла обеспечить их осуществление. Но для этого должны были пройти годы, и ему не хватило терпения. Он был правдив и бесстрашен. Он объявил не только о своем несогласии с намерениями матери, но и о решимости употребить свое влияние и ограничить власть аристократии, более равномерно распределить богатства и привилегии и ввести в Англии подлинно республиканское правление. Мать сперва отнеслась к этим теориям как к нелепым мальчишеским бредням. Но взгляды его были так стройно изложены, доводы так убедительны, что она, все еще как бы не считая их серьезными, стала бояться Адриана; а попытавшись убеждать и найдя его непреклонным, возненавидела.

Как ни странно, ее ненависть передалась многим. Его восторженное поклонение добру, не существующему в мире, пренебрежение к авторитетам, пылкость и неосторожность — все противоречило заведенному порядку; приверженцы низкой пользы боялись его; юные и неопытные не поняли высокой строгости его морали и невзлюбили за непохожесть на них самих. Эвадна проявила к этим планам холодность; одобряя желание Адриана настоять на своем, она хотела, чтобы он был более понятен большинству. Эвадну не привлекала доля мученицы, и она не намеревалась делить поражение и позор борца. Впрочем, она сознавала чистоту помыслов Адриана, его великодушие, пылкую и преданную любовь к ней и сама была к нему привязана. За одно это он был глубоко благодарен Эвадне и возлагал на нее все свои надежды.

Тут возвратился из Греции лорд Раймонд. Не было двух людей более противоположных, чем он и Адриан. При всех странностях

своего характера Раймонд оставался весьма привязан к благам сего мира. Страсти этого человека были бурными; и оттого что они часто подчиняли его себе, поступки Раймонда не всегда вели к прямой его выгоде; но потворство своим желаниям неизменно в нем преобладало. На общественное устройство он смотрел как на раму для холста, на котором пишутся события его жизни. Земля должна быть тропой под его ногами, небеса — служить ему балдахином.

Адриан чувствовал себя частью огромного целого. Он сознавал свое родство не только с человечеством, но и с природой; горы и небеса были ему друзьями; ветры и деревья — товарищами его игр; он ощущал, как жизнь его сливается с жизнью вселенной. Все в душе моего друга было поклонением красоте и нравственному совершенству. Адриан и Раймонд встретились, и между ними тотчас возникла неприязнь. Адриану претили узкие взгляды политика, а Раймонд с величайшим презрением относился к возвышенным мечтаниям человеколюбца.

С появлением Раймонда стала собираться гроза, беспощадным ударом уничтожившая райские сады, где Адриан надеялся находить приют после поражений и гонений. Раймонда — освободителя Греции, славного воина, самой внешностью своей напоминавшего ей родину и все, что было ей дорого, — вот кого полюбила Эвадна. Охваченная новыми для нее чувствами, она не вдумывалась в них и поведение свое сообразовала лишь с одним, властно воцарившимся в ее сердце. Этому чувству она подчинилась всецело. Как и следовало ожидать от натуры, не слишком склонной к состраданию, любовь Адриана стала Эвадне неприятна. Она сделалась капризной; ее ласковое обращение с ним сменилось холодностью и резкостью. Перед умоляющим взглядом его выразительных глаз она ненадолго смягчалась и становилась с ним ласкова по-прежнему. Но такая переменчивость до глубины души потрясала чувствительного юношу; потерять любовь Эвадны значило для него потерять весь мир; каждым своим нервом ощущал он приближение бури, которая сокрушит его вселенную, и хрупкое существо Адриана трепетало в ожидании этого.

Пердита, в то время жившая вместе с Эвадной, видела пытку, которой подвергался Адриан. Она любила его, как любят ласкового старшего брата, того, кто руководит, наставляет и защищает, не имея при этом родительской власти — слишком часто деспотической. Она восхищалась его достоинствами; с негодованием и вместе с тем с презрением наблюдала она, как Эвадна причиняет ему муки ради того, кто едва ее замечает. В своем одиночестве и отчаянии Адриан нередко искал общества моей сестры и, ничего не называя прямо, говорил о своих страданиях. Стойкость и отчаяние попеременно овладевали его душой. Увы! Скоро второму из них досталась полная победа. Гнева Адриан не испытывал. На кого ему было сердиться? Не на Раймонда, который не подозревал, что стал причиной его страданий. Не на Эвадну — о ней душа его плакала кровавыми слезами; бедняжка заблуждается, она — жертва, а не таран. Терзаясь собственным горем, он печалился и о том, что предстоит ей. Однажды Пердите попались написанные им строки; они были окроплены слезами. И каждый мог бы заплакать, читая их.

«Жизнь, — так писал он, — вовсе не то, что описывают нам сочинители романов; не размеренный танец, когда танцоры, исполнив все фигуры, могут сесть и отдохнуть. Где жизнь, там движение и перемены. Движение непрерывно; всякая наша мысль связана с мыслью, ее породившей, всякий поступок — с предшествующим. Нет радости или печали, из которой не рождались бы их следствия, и так сплетается цепь, составляющая нашу жизнь.

Un dia llama a otro dia у ass i llama, у encadena  Llanto a llanto, у репа а репа^*– ⁴⁴.