Последний дар любви
Шрифт:
Ох, как он рисковал в эту минуту! Ведь речь шла отнюдь не о цесаревиче Александре, а о великом князе Георгии! Но император не прервал его, лишь отпустил голову. Слова министра отвечали его тайным желаниям.
Глава 12
Тайные чувства страшной женщины
Перовская резко обернулась и уставилась на стройного молодого человека среднего роста, в поношенной студенческой тужурке. У него были темно-русые волосы, едва пробившаяся, совсем еще юношеская бородка и очень красивые глаза редкого янтарного оттенка.
– Что вы сказали, Котик? – проговорила Перовская совсем другим, мягким, голосом, принадлежащим не фурии, а женщине.
Как ни был Халтурин напряжен, он едва сдержал усмешку. Настоящая фамилия надменного юнца была Гриневицкий, Игнатий Гриневицкий, подпольные клички Ельников и Котик (это было его старое, еще гимназическое, со времен учебы в Белостоке прозвище, данное, наверное, потому, что в минуты гнева его глаза становились по-кошачьи желтыми), однако если мужчины звали его Ельниковым, то Перовская – только Котиком, причем в голосе ее звучали мягкие нотки, нежные.
А впрочем, почему нет? Втихомолку поговаривали, будто Софья Львовна к Ельникову-Котику-Гриневицкому неравнодушна. Лишь только появился он два года назад в организации, как она, по своему обыкновению, пошла на него в атаку и попыталась заманить в постель. Не тут-то было! В отличие от прочих мужчин, в которых Софья возбуждала какое-то патологически-покорное вожделение, делала своими рабами, Котик остался совершенно спокоен. Глядя на нее сверху вниз – маленькая, тщедушная Перовская едва достигала до его плеча, – Котик холодно пояснил, что считает беспорядочные половые сношения (он так и выразился!) напрасной тратой энергии, которую с большей пользой мог бы вложить в настоящее дело. Кроме того, он связан словом с некоей девицей, считает ее своей нареченной невестой, а потому обязан хранить ей верность.
Халтурин отлично помнил, что сие высокопарное заявление повергло «Народную волю» в столбняк. Верность считалась в организации отжившим предрассудком, половая разборчивость – проявлением глубочайшего недружелюбия к товарищам по борьбе. Геся Гельфман, которая называла своим мужем Николая Колоткевича, охотно угождала в постели и другим товарищам. Точно такой же покладистой была простоватая, жалостливая мещанка Анна Якимова. Верочка Фигнер, прежде чем затеяла стрелять в генерала Трепова, пользовалась всеобщей любовью. Конечно, Перовская царила среди этих женщин, вдохновляла их на свободную любовь, убеждая: здесь собрались раскрепощенные люди, отрицающие такой отживший предрассудок, как брак. Никто из них в Бога не верил, для них Бога просто не существовало. Значит, не существовало и таинства.
Котику пытались втолковать это, однако он лишь посматривал на окружающих, как-то так приподнимая свои очень густые брови, что казалось, он на всех, как на Перовскую, смотрит сверху вниз, даже на богатыря Желябова, рядом с которым казался хрупким мальчишкой. Нет, Котик не спорил, отмалчивался, но было ясно: уговоры пролетают мимо ушей. На лице Перовской возникло такое злобное выражение, что, казалось, она вот-вот выставит вон строптивого мальчишку.
Желябов предостерегающе кашлянул: с народом в последнее время было плохо. Ряды «Народной воли» редели, всяких примитивных работяг, мещан или откровенных люмпенов, которые примыкали к организации исключительно ради участия в терроре, а потом норовили ограбить убитого царского сатрапа, следовало гнать взашей, чтобы не компрометировать идею. Зато вот таких недоучившихся студентов из полуеврейских семей, каким являлся Гриневицкий-Котик, необходимо привечать. Нельзя Котика отталкивать!
Видимо, Перовская поняла его мысль и спросила:
– И как же ее зовут, эту девицу, ради которой вы ведете себя с нами не по-товарищески? Неужто вы и с ней не спали ни разу?
– Между нами самые чистые и нежные отношения, – высокопарно проговорил Котик. – А зовут ее так же, как и вас, – Софья.
Перовская уставилась в его непреклонные янтарные глаза и вдруг покраснела. Повторила растерянно:
– Софья?.. – И снисходительно пожала плечами: – Ну ладно! Коли вам взбрела охота осложнять себе жизнь, то извольте. Только чтобы на общем деле сие отрицательно не сказывалось.
Котик остался в организации, и все заметили, что Перовская с тех пор обращалась с ним осторожно, даже робко, почти нежно. Поговаривали, она еще несколько раз предпринимала атаки на его добродетель, но напрасно. Однако не властный и могучий любовник Желябов, фактический руководитель «Народной воли», а именно этот недоступный и надменный Котик оставался единственным мужчиной, который мог достучаться до разума Перовской, когда ей вдруг попадала под хвост террористическая шлея, и она сатанела в приступах классовой ненависти.
Вот и сейчас – стоило лишь раздаться голосу Гриневицкого, как Перовская моментально перестала вострить когти на злополучного Халтурина и сделалась мягче лампадного масла:
– Что вы сказали, Котик?
– Я сказал, чтобы вы отстали от Халтурина, – терпеливо повторил Гриневицкий. – Он ни в чем не виноват. Все рассчитал правильно, взрыв состоялся. Верно?
– Верно, и все-таки… – запальчиво начала Перовская, но Гриневицкий усмехнулся:
– Все-таки – что? Совершенно ничего. Помешало неудачное стечение обстоятельств. Такое же, какое помешало в ноябре прошлого года, когда вы лежали под насыпью, готовясь посигналить Ширяеву соединять провода. Помните?
Вопрос дурацкий, конечно. Будто Перовская могла забыть ночь провала грандиозных планов.
Перовская старалась не вспоминать те неудачи. Однако Котик заставил…
– Тогда почему-то вы ни от кого не потребовали пустить себе пулю в лоб, да и сами этого не сделали, – со злым ехидством продолжил Гриневицкий. – Помню, все причитали: динамит-де плохой, да и мало его было, мол, даже если подорвали бы царский поезд под Москвой, не уверены, что взорвался бы именно тот вагон, который нужен. Для себя вы оправдания нашли, что ж не хотите найти их для Халтурина? Ну, не удалось это покушение – надо работать дальше, готовить новые!
– Не выйдет у нас ничего, – вдруг угрюмо сказал Халтурин, которому это неожиданное заступничество придало смелости. – Слышали, ему гадалка напророчила, что все покушения переживет? Еще когда Березовский промахнулся. Сначала Каракозов промазал, потом Березовский. Он якобы тогда к гадалке пошел аж в самом городе Париже, а может, еще где-нибудь, та ему и говорит: ничего не бойся, всякая беда от тебя убежит…
Перовская снова взвилась, словно змея, которой наступили на хвост:
– Ты суеверный мещанин, Халтурин! Глупец! Ничего толком не знаешь, а туда же, каркаешь, как ворона: не выйдет, не выйдет! Мы все здесь прогрессивные люди, не должны забивать себе голову идеалистическими бреднями! Гадалка! Пусть царь и ходит к гадалке! А мы делали свое дело и будем делать! – Она перевела дух и закончила уже тише: – И, если на то пошло, она ему предсказала пережить шесть покушений, понятно? А седьмое станет роковым!