Последний довод королей
Шрифт:
Внизу послышались крики. То ли приказы, то ли вопли страха. Толпа засуетилась, двигаясь во всех направлениях сразу. Люди кинулись к стенам, к своим домам или просто заметались — хаотический клубок толкающихся тел и покачивающегося оружия.
— Воды! — кричал кто-то.
— Пожар!
— Ваше величество! — Горст был готов помочь Джезалю сойти вниз. — Вы должны немедленно вернуться в Агрионт.
Джезаль вздрогнул от еще одного громогласного взрыва, раздавшегося на этот раз гораздо ближе. Маслянистые клубы дыма уже поднимались над городом.
— Да, — пробормотал он, позволяя отвести себя в безопасное
Бесстрашие, как говорил Логен Девятипалый, это бахвальство дураков.
Сложное положение
Глокта трясся от смеха. Захлебывающийся хрип с придыханием стекал по его голым деснам вместе со слюной, жесткий стул поскрипывал под костлявым задом, кашель и всхлипывания глухо отдавались от голых стен его полутемной гостиной. Этот смех очень походил на рыдания.
«Отчасти так оно и есть».
Каждое резкое движение согнутых плеч отдавалось в шее так, словно в нее вбивали гвозди. Каждый толчок грудной клетки посылал вспышки боли до самых кончиков пальцев — тех, что остались. Он смеялся, и смех причинял ему боль, но эта боль заставляла его смеяться еще больше.
«О, какая ирония! Я хихикаю от безнадежности. Я ликую от отчаяния».
Слюна брызнула с губ, когда он всхлипнул в последний раз.
«Точно предсмертный хрип овцы, но не заслуживающий сочувствия».
Он вытер слезящиеся глаза.
«Давно я так не смеялся. Возможно, с того дня, когда палачи императора делали свое дело. Но пора остановиться. В конце концов, ничего веселого тут нет».
Он взял письмо и снова перечел его.
Наставник Глокта!
Мои наниматели из банковского дома «Валинт и Балк» более чем разочарованы вашими успехами. Прошло достаточно времени с тех пор, как я попросил вас проинформировать нас о планах архилектора Сульта. В особенности о причинах его неугасающего интереса к Университету. Но мы не получили от вас никаких известий.
Возможно, вы полагаете, что неожиданный приход гуркских солдат под стены города изменил ожидания моих нанимателей.
Это не так. Ничто не может их изменить.
Вы сообщите нам все необходимое в течение недели, или его преосвященство узнает о вашей двойной игре.
Едва ли нужно добавлять, что для вас будет разумнее уничтожить это письмо.
Глокта некоторое время внимательно смотрел на бумагу в свете единственной свечи, приоткрыв изуродованный рот.
«Ради этого я пережил месяцы агонии в темноте императорских тюрем? Ради этого мучился с торговцами шелком? Оставил кровавый след в Дагоске? Чтобы закончить свои дни вот так позорно, зажатым в капкан между злобным старым чиновником и сборищем банкиров, предателей и мошенников. Вся моя болезненная изобретательность, вся моя ложь, все мои уловки, вся моя боль. И все те, кто остался на обочине… ради этого?»
Новый приступ смеха прокатился по телу Глокты, скрючив его и заставив
«Его преосвященство и эти банкиры стоят друг друга! Даже когда город вокруг них горит в огне, они не могут прекратить свои игры. Игры, фатальные для бедного наставника Глокты, который старается изо всей своей немощи».
Ему пришлось утереть потекший нос, так сильно он смеялся над этой последней мыслью.
«Просто стыдно сжигать такой забавный документ. Может, показать его архилектору? Позабавит ли его преосвященство такое послание, интересно? Посмеемся ли мы вместе?»
Он протянул руку, поднес край письма к колеблющемуся пламени свечи и смотрел, как огонь коснулся бумаги и побежал по буквам. Белая бумага заворачивалась наверх, превращаясь в черный пепел.
«Гори, как мои надежды, как мои мечты, как мое великолепное, славное будущее сгорело в подземельях императорского дворца! Гори, как сгорела Дагоска и как наверняка будет гореть Адуя от ярости императора. Гори, как в моих мечтах горят король Джезаль Незаконнорожденный, и первый из магов, и архилектор Сульт, и господа из банка „Валинт и Балк“, и все это проклятое…»
— Ах! — Глокта взмахнул обожженными пальцами, затем прижал их к беззубому рту. Его смех быстро оборвался.
«Странно. Сколько бы боли мы ни испытали, мы никогда не привыкнем к ней. Всегда стараемся ее избежать».
Угол письма все еще дымился на полу. Глокта нахмурился и раздавил его резким движением трости.
Воздух был тяжелым от острого запаха гари.
«Точно сто тысяч подгоревших обедов».
Даже здесь, в Агрионте, висела легкая серая дымка, размывавшая здания в конце улицы. Пожары в дальних районах полыхали уже несколько дней, а гуркские обстрелы не ослабевали ни на йоту, ни ночью, ни днем. Даже когда Глокта шел по улице и его затрудненное дыхание на каждом шагу с присвистом прорывалось в щели между осколками оставшихся зубов, до него доносился приглушенный гул зажигательных бомб, падавших на город. Едва различимое содрогание земли чувствовалось сквозь подошвы его сапог.
Люди в переулке стояли неподвижно, в тревоге глядя вверх.
«Это несчастные, не сумевшие убежать из города до прихода гурков. Слишком важные или слишком ничтожные персоны. Горстка оптимистов, решивших, что осада пройдет, как гроза или мода на короткие брюки. Они поздно осознали свою чудовищную ошибку».
Глокта ковылял, опустив голову. Он не сомкнул глаз вовсе не из-за взрывов, грохотавших над городом ночами всю прошедшую неделю.
«Я не сомкнул глаз, потому что мысли мои вертелись по кругу, точно кошка, попавшая в мешок, когда она ищет выход из западни. К взрывам я привык еще со времен отдыха в прелестной Дагоске».
Куда больше его беспокоила боль, пронизывавшая его таз и идущая вверх по позвоночнику.
«О, высокомерие! Кто бы решился предположить, что сапоги гурков однажды будут топтать плодоносные поля Срединных земель? Что симпатичные фермы и сонные деревеньки Союза будут пылать в пожаре, разожженном гурками. Кто ожидал, что прекрасная благоденствующая Адуя превратится из уголка рая в адский огонь ада? — Глокта осознал, что он улыбается. — Милости просим! Милости просим! Я-то все время в аду. Как любезно с вашей стороны присоединиться ко мне».