Последний фаворит (Екатерина II и Зубов)
Шрифт:
Разум говорит, что этого нельзя… А молодая кровь ничего слушать не хочет…
Забыв обо всем, не помня даже, как робка, неопытна его подруга, юноша, улучив минуту в колыханье танца, своими пылающими сильными пальцами крепко сжал хрупкую, бледную ручку девушки, прижал эту руку к груди, как бы желая и ее, робкую, чистую, заразить своим огнем, своими желаниями…
Зашаталась малютка, от испуга похолодело у нее в груди. Вспыхнуло яркое пламя в глазах, потом поплыли зеленые и желтые круги. Она едва удержалась,
Густав тоже смутился, заметив, как его вольность повлияла на девушку. Он сразу отрезвился и особенно мягко, совсем по-братски спросил:
– Я сделал вам нечаянно больно? Простите. Что с вами? Вам дурно?..
– Да… Простите… Я пойду… Я к генеральше… Простите… – едва могла пролепетать пересохшими губами княжна и, не ожидая его помощи, бросилась в уголок, где воспитательница ее Ливен сидела и наблюдала издали за питомицей.
К счастью, танец кончился в эту минуту, и никто почти не заметил маленького приключения юной пары.
– Ваше высочество, что случилось? Что произошло? Вам нездоровится? – встретила вопросом девушку зоркая воспитательница.
– Да… нет… ничего… Пойдемте в уборную… Впрочем, нет… Тут близко никого… Я должна вам сказать… Сейчас он… он позволил себе… Он так пожал мне руку… Разве это можно?.. На глазах у всех. Я просто не знала, куда мне деваться!
– Да… То-то я заметила… Что же вы сделали?..
– Я? Ничего. Я так испугалась, думала, упаду от страха!..
– Ну, ничего… Успокойтесь… Пойдемте, выпейте воды… Тут не место, мы потом, дома поговорим…
Густав тоже кинулся к своему опекуну, который стоял со Штедингом, Зубовым и князем Эстергази.
Князь делился с высокими слушателями пикантными подробностями своих многочисленных приключений, и все хохотали сочным, здоровым хохотом…
– На два слова, дядя Штединг… Простите, господа… Я только два слова…
Зубов и Эстергази предупредительно отошли, но оба насторожили уши, почуя, что дело важное.
– Дядя, я решил… Она мне прямо нравится. Слышите?.. Я хочу сделать предложение. Кончайте скорее ваши переговоры… В чем там у вас помеха, скажите мне, наконец?
– О, ничего, почти ни в чем, – поспешно заговорил Штединг. – Впрочем, как его высочество?..
– Да, да. Теперь пустяки остались… Решили? Поздравляю… А я было хотел тебе нынче… Ну да это дома, потом… Поздравляю… Я так и поведу переговоры… Да…
Густав, уже не слушая, вернулся в зал, разыскивая княжну. Он увидел, что она с матерью и Ливен готовилась уезжать.
– Почему так рано, ваше высочество? – обратился король к Марии Федоровне.
– О, мы и так засиделись дольше, чем думали… Ужин затянется поздно… А я и Александрина еще хотим навестить бабушку, если она не спит, справиться об ее здоровье…
– Прошу вас… Один танец… Еще не поздно…
– Ну, так
И, вся трепещущая, бледная, боязливо, осторожно подала теперь руку княжна кавалеру. А в сердце ее что-то звенело радостно… Руки были холодны, словно омытые ледяной водой. А в груди жгло от неведомого восторга, непонятного страха… И длился последний в этот вечер танец юной пары – по всем углам шли толки, посеянные неизвестно кем, все говорили, что дело кончено, что даже на словах решены условия союза и назначен день сговора, чуть ли не свадьбы…
В воскресенье еще нездоровилось государыне. Да и Густав не показывался никуда, вел долгие переговоры наедине с регентом, после которых выходил, хлопая дверьми, и запирался в своей комнате…
Только в понедельник к обеду собралась в Таврическом дворце семья императрицы, даже Константин, еще бледный, действительно вынесший лихорадку после ареста. Не было одного Павла.
Все чувствовали, что должно совершиться нечто особенное.
Густав, видимо, дулся на дядю, а тот на питомца поглядывал с какой-то особенной опасливостью.
Только Лев Нарышкин, бывший в ударе, шутками и каламбурами поднял несколько общее настроение.
День выдался сухой, теплый, и кофе подали в саду.
Екатерина, все время наблюдавшая за внучкой и гостем, была удивлена сдержанностью последнего, особенно после тех рассказов, какие пришлось ей выслушать с разных сторон о странном приключении на балу у Кобенцеля.
Еще слабая после припадков, Екатерина медленно, опираясь на свою трость, шла по террасе, куда раньше собрались остальные.
Вдруг Густав, словно выжидающий минуту, отделился от группы и подошел к ней.
– Позвольте помочь вашему величеству?..
Он ловко подвинул кресло и помог опуститься в него государыне. Затем сразу, словно не давая себе опомниться, продолжал:
– Я должен извиниться… Но теперь подходящая минута… Мое сердце вынуждает меня говорить прямо, не прибегая к посторонней помощи, чтобы избежать всяких проволочек и хитросплетений… Я больше люблю прямо, начистоту.
– Я тоже, сир. В чем дело, говорите.
– Я желал вам открыть, что ваша внучка, княжна Александрина… Что я полюбил ее и прошу руки ее высочества, если вы и родные ничего не имеют против этого.
– Да? Что же… Это несколько неожиданно. Но мы все здесь давно желали этого. Не стану скрывать: и я, и все будут рады… В добрый час… С своей стороны я даю полное согласие… Конечно, на условиях, о которых будут говорить ваши и мои министры. Сын мой и невестка, полагаю, тоже порадуются… Даже уверена, зная их расположение к вам… В добрый час, мой кузен и будущий внук! В добрый час!