Последний фаворит (Екатерина II и Зубов)
Шрифт:
– «Удалил все сомнения»?.. Да, лучше бы и желать нельзя… Но тут не время… Благодарствуйте… вам обоим. Я тоже постараюсь чем-либо порадовать вас за добрые вести. Идите веселитесь теперь. Вон ко мне уже идут. Дай веер. Иди!..
И, отпустив Зубова с его секретарем, Екатерина, ласково улыбаясь, стала принимать всех, кого сочли нужным представить ей хозяева дома или кто сам имел право приблизиться к государыне.
Веер, эту непривычную для себя часть дамского туалета, Екатерина держала совсем особым образом в левой руке, словно свой царский скипетр.
Но никому это не бросалось
Когда кончились представления, Екатерина ласково поговорила с Елисаветой, нарядной, свежей, сияющей, которая словно и не замечала недружелюбных взглядов, какие кидала в ее сторону теща, великая княгиня.
Разгоревшись от танцев, молодая женщина была прелестна.
– Весело тебе, мое дитя? Ты с кем танцуешь? С Чарторыйским? Со старшим? Все с ним, милочка? Смотри, не вскружил бы этот франт твою умную головку. Положим, мой Александр не ревнив. Спокойный муж. Даже, может быть, немного чересчур… Но все-таки будь осторожней… Веселись, играй, только не заигрывайся… Ступай, я хочу посмотреть… Люблю видеть тебя в танцах. Вон твоя Варя Головина. Батюшки, совсем присела в реверансе! Я с нею поболтаю. Прямая она, честная душа. Дружи с ней. Я рада вашей близости… Ну, иди…
Отпустив Елисавету, императрица дала знак Варваре Николаевне Голицыной, теперь уже по мужу Головиной, которая только что выпрямилась после глубокого, почтительного реверанса.
Девушка быстро подошла, снова делая реверанс.
– Пожалуйте, пожалуйте сюда. Будет вам нырять. Ну, пока меня не усадили за мою партию, рассказывайте: что нового? Вы не удивляетесь, что я стала выезжать в свет? Что делать! Внучку пора пристроить. Приходится подумать и об этом…
– О, ваше величество, для такой восхитительной невесты можно будет как-нибудь подыскать же-ни-ха, – лукаво, в тон государыне, ответила разбитная, остроумная девушка, часто приходящая в столкновение с Екатериной и успевшая освоиться с ней.
– Могу поделиться с вами большой тайной. Только, чур, молчать, – весело прошептала государыня. – Я и жениха подыскала. Угадайте – кого? Не знаете? Хочу выдать ее…
Екатерина оглядела толпу и остановилась взором на пожилом, некрасивом, но очень богатом вдовце, графе Шереметеве. – Вот за Шереметева. Партия, кажется, приличная, как думаете?
– Как же, я слыхала, ваше величество… Но, говорят… родные жениха не согласны! – сразу выпалила проказница, приняв самый наивный вид.
Екатерина громко рассмеялась:
– Это прелестно… «Родные его не согласны»!.. Спасибо! Утешила… Как мило! Лев Александрович, послушай, поди-ка сюда! Этого и ты бы не придумал… Слушай, что она говорит, эта резвушка, хохотунья, насмешница!..
И императрица, смеясь, передала Нарышкину шутку девушки. Потом снова поглядела на нее, на себя, опять на нее. И сразу обратилась с вопросом:
– Послушайте, скажите правду. Мне кажется, вы сейчас почему-то смеетесь надо мной. Что такое? Говорите прямо. Знаете, я вас люблю и не обижусь. Что случилось? Отчего огонечки танцуют в этих плутовских, красивых глазах? Ну!
– Простите, ваше величество. Если вы приказываете… Ваш веер…
– Мой веер… Разве его не следовало брать? У всех вон веера. Я и приказала…
– Верно, ваше величество…
– Ах, вот что!.. Не так держу. Словно салют отдаю… Теперь вижу. Благодарю тебя, дитя мое. Так хорошо? Видишь, я понятлива. Ах, милое дитя… Правда, я похожа на простушку, попавшую во дворец… На старую простушку, надо добавить. Все некогда было учиться манерам. Другие случались дела…
– Выше, славнее, ваше величество, всякой светской науки…
– Лев, убери ее! Поди танцуй с ней в наказание за такую лесть… А ко мне, я вижу, идут, будут звать к игре… Вот это мое дело… Чертков ожидает уже свою партнершу. И граф Александр Сергеевич… Все тут. Вот идут… Иди, стрекоза, танцуй. Только кавалера помоложе найди. А этот со мной играть поплетется…
Гремят полонезы, контрдансы… Плавно несутся звуки экосезов, менуэтов. И все смотрят с особенным вниманием на одну пару – на юного короля, который чаще всего выбирает своей дамой внучку Екатерины. И глаз не сводит во все время танца от рдеющего личика, ото всей стройной фигурки своей дамы. Ее пальцы едва касаются его твердой руки. Изредка только подымает она свои ясные, затуманенные сейчас смущением взоры. Но он чувствует, что из этих тоненьких, трепетных пальцев, из этих ясных, мерцающих глаз излучается какая-то сила, согревающая ему сердце, волнующая холодную обычно кровь, туманящая его рассудительную, упрямую шведскую голову.
28 августа 1796 года выпал чудесный, ясный день.
Солнце как будто решило обласкать своими лучами на прощанье этот бедный, болотистый уголок земли, который на долгие месяцы потом будет окован холодом и тьмою.
Стоит теплое бабье лето. Природа медленно умирает. Пожелтелые листы шуршат под ногой, сгорают, тлеют, издавая легкий, щекочущий запах.
В такую пору у людей ярче просыпается в душе полузабытая любовь. А угасающее чувство снова вспыхивает, как огонь в лампаде перед концом.
А лужайки, аллеи и боскеты Таврического парка, галереи, покои и глубокие оконные амбразуры самого дворца теперь, в пору увядания, замирания природы, в пору последних ясных дней, были свидетелями быстрого зарождения, яркого расцвета любви у двух юных прекрасных человеческих существ.
Солнце, легкая синева небес, освеженная зелень лугов, пышные цветы на клумбах, развесистые деревья в загадочных аллеях, вся природа словно замерла в одном теплом, волнующем созвучии, помогая юной любви.
Ясные дни сменяются тихими, звездными ночами.
Целые дни, как весенние мотыльки, носятся влюбленные по аллеям и газонам парка. А ночью, разлучаясь до утра, глядя на темное небо, на трепещущие, лучистые звезды, там видят друг друга; молча, издалека меняются волнующими взглядами, мимолетными, пустыми на вид, но такими сладкими для души словами…
В воскресенье, после обеда, против обыкновения, только небольшое число самых приближенных людей было приглашено провести остаток дня с государыней.
Мария Федоровна поехала навестить Павла, с которым не видалась два дня, а дочерей оставила у бабушки, под надзором бдительной «генеральши», как звали Шарлотту Карловну Ливен.