Последний гетман
Шрифт:
Фрегаты «Африка», «Надежда благополучия» и пинк «Соломбала» уже были при парусах у причала Кронштадта, а новоиспеченный адмирал, принимая прощальные тосты, все недоумевал:
– Да почему мне идти в море? Какой я адмирал?
На это ничего не могли ответить друзья-собутыльники, «свои люди», как сами себя называли. Заводилы еще с елизаветинского переворота, казаки Разумовские, не выпустившие поводья и при перевороте нынешнем. Орлы-приспешники екатерининские – братья Орловы. Да братья Чернышевы, Иван и Захар, сподвижники истинного вершителя прусской войны –
– Ты спрашиваешь, Алехан: почему тебя в море? Да потому, что здесь ты опять кого-нибудь перевернешь да призадушишь, а в адмиральском мундире да на далеком корабле дисциплину блюсти будешь. Опять же во имя России. Ну их, баб!
В ответ дружно загремели бокалы:
– Ну их!
– Ну их!…
Никто не обращал внимания, что Григорий-то прямо от Государыни, может, еще и тепленький. Это его личное дело. А здесь дело «обчее», как по праву старшинства незлобиво ёрничал хозяин Аничкова дома. Могут поссориться и даже за шпаги, сваленные в углу, схватиться, как ни с того ни с сего сцепились Кирилл и Григорий, да ведь растащат на стороны и помирят. Тем более что Кирилл, бросив шпагу, добавил:
– Ну их, баб умных… любимых-то вовсе не за ум!… А, мужики? За то, чего у баб нету!
И загремело, как с адмиральского фрегата:
– Зато!…
– За мужико-ов!…
– За нас, безгрешных!…
– …грешных!…
II
Так с этой веселой мыслью и в Берлин по старой юношеской памяти прибыл. Но пробыл там недолго. Немки толстомясые не прельщали, но деток навестить хотелось. Детки! Старшему, Алексею, было уже восемнадцать, Петр и Андрей лишь с годика на годик уступали. Домашняя петербургская гимназия им уже надоела, с целой свитой слуг и гувернеров отправлены в Страсбургский университет. То-то, поди, буквоеды!
Кирилл тоже с порядочной вооруженной свитой вояжировал, так что темнота не пугала, уже поздним вечером прибыли. В пансионате, куда пересылались деньги, ни студиозов, ни их менторов не оказалось; французские слуги были не лучше русских и не могли объяснить, куда подевались их постояльцы, вместе с петербургской челядью. Русский рассерженный граф двоих зашвырнул под стол, заваленный бутылками, и понятливо так выругался!
– Псивое мусье! Псивые мои лоботрясы! В кабаке, небось?..
Собственная молодость вспомнилась!
Кабак ли, таверна, кафе университетское – только буйство там было вполне студенческое. Столы трещали, стулья летали, шпаги по бутылкам чиркали, и знакомая петербургская челядь кулаками отбивалась от местных студиозов. Сыновей что-то не виделось, да и мудрено: когда выскочил из пьяной замятии Алексей, на нем была половина камзола, треть рубашки, нечто вроде портков бархатных – но со шпагой в руке!
– Каков наш ротмистр? – взял его отец за шкирку, тоже выхватывая шпагу, поскольку за Алексеем гнались развеселые студиозы. Но батюшка-то не один был – пяток русских шпаг напрочь отринули наступление безусых французиков.
Ротмистр пытался привести себя в порядок, да куда там! Прикрывая ладонями кровянившее дезабилье, лишь твердил:
– Батюшка родный, как я рад, как я рад!…
– Еще бы! – шпагой, как хлыстом, отщелкивал самых нахальных.
– Постигаешь?..
Постигаю, батюшка, достохвально…
Трое менторов, посланных с детками за границу, напрасно поклонами себя утруждали, ибо были не в лучшем виде. Ну, учитель фехтования, может, урок какой здесь проводил, а учителю математики какого рожна по кабакам носиться?..
Всем дал разнос, всех погнал в пансионат, умываться, а сам в гостиницу, где старший адъютант сумел-таки отбить достойные апартаменты.
Тут вспомнил и про Петра с Андреем.
– Где? – потребовал у слуг ответа.
Но ясно – где. Если не были в кабаке, так где-нибудь у баб гулящих. Франция… черт бы ее побрал!…
Отец-фельдмаршал позабыл, как двадцать лет назад сам здесь куролесил, мотаясь с Тепловым между Берлином и Парижем. Но тогда-то денежки брат Алексей сыпал, а сейчас свои… олухи царя небесного!
Но не умел Кирилл Григорьевич – ну просто не умел! – долго сердиться. Когда сыновья, найденные и приведенные слугами в порядок, со всем должным поклоном явились к нему на взбучку, лишь для острастки притопнул:
– Сядайте, гарбузеньки… несчастные!
Ужинали уже как. взрослые люди, под тосты. Нескольких здешних профессоров для докладов призвали. Не только же ради дорогого вина они русских студиозов хвалили. Выходило, не совсем и зря отцовские денежки тратятся. Профессора, как по сговору, головами мотали: нет-нет, граф-боярин, к военному делу охоты не примечается, а в науках сильны, далеко пойдут!…
– Вот те раз! – посмеялся разомлевший отец. – Науки! Так не своими ли глазами я баталию ротмистра лицезрел?..
Ротмистр, он же старший над братьями, по старшинству и отвечал:
– Драться, батюшка, деремся, а к военной службе нет у нас потребы. Истинно, науки одолели! Что касаемо меня, так я бы в Англию, батюшка, желал…
– Гм… Англия! Иван Иванович, то бишь граф Шувалов, из Италии в Англию-то намерелся… – Понравилось стремление старшего. – Как встречусь с ним, о тебе и о Петре с Андреем распоряжусь. Живите пока так… да чтоб головы вам не оторвали!
Теперь уже младший из этой старшей троицы, Андрей, отца заверил:
– Не сердитесь, батюшка, и не беспокойтесь за нас. В обиду себя не дадим. Скажите лучше, как матушка поживает?
Он хотел сказать в ответ, что плохо поживает матушка-графиня, а вместо того, подавив вздох, рассмеялся:
– Передам ей, что скучают, графинюшка, мужики. А сама она, хлопцы мои, пребывает в добром здравии и поклоны вам материнские шлет.
Может, что и учуяли в отцовском голосе сыновья, но поклоны матери приняли с должной любовью.