Последний гетман
Шрифт:
– Остальное завтра будет. Бог даст, не пострадают ваши детки, мой фельдмаршал.
Он склонил голову в знак того, что понимает неуместность «всего остального».
– Одно тревожит меня, моя Государыня… – уже навеселе заглянул ей в глаза. – Где ж изволит быть мой друг Григорий Орлов?
Она было нахмурилась, поскольку это тоже было неуместно, но все ж не стала скрывать:
– Ваш друг, как мне сказали, с утра болен зело…
– Ай, нехорошо Григорий Григорьевич! – под общий придворный гул посетовал Разумовский, про себя-то подумав: «Да-а, с утра пьян зело…»
Так
А назавтра, явившись, как полагается, с благодарным визитом, он еще в приемной из рук кабинет-секретаря Теплова получил другой указ: о пожизненном гетманском содержании в 50 000 рублей, с прибавкою из малороссийских доходов 10 000, да городов Гадяч и Батурин, да гетманский дворец, построенный на казенные деньги, да волости некоторые, к городам сим прилежащие, все в наследственное владение.
Оставшись после падшего триумвирата единой на троне, Екатерина II могла теперь не только казнить, но и миловать.
С такой Государыней и жизнь прекрасна, не так ли?
Постскриптум
ГОДЫ, КАК ЛЮДИ, -
ПРОХОДЯТ…
I
А ведь правда благодетельница», – то ли с обычной своей иронией, то ли всерьез подумал Кирилл Разумовский, отправляясь за границу.
Экс-гетман – но фельдмаршал?.. Экс-полковник Измайловского полка?.. Экс-президент Академии наук?.. Ничего этого милостивая Государыня не отбирала. Более того, при последнем свидании потребовала:
– Граф Кирила, вам надлежит все прежнее по-прежнему же исполнять.
– Но, ваше величество, – пробовал возражать он, – до всего личный догляд потребен.
– Разве фельдмаршалы, как и ваш старший брат, не приносят пользы без воинской службы? Разве плохи командиры в полку? Разве налаженная вашим усердием Академия сама себя не обслужит?
– Так-то оно так…
Не спорьте. Вы даете всему свое имя и покровительство, а вашим заместникам няньки потребны ли?
Вот и пойми! Все усердствовавшие трону едут за границу, сейчас едет и он. В европейские вояжеры обратился куратор Московского университета Иван Шувалов – чего не вояжировать Кириллу Разумовскому, на котором, кроме всего прочего, лежит и Петербургский университет? Да, сейчас без Михаилы Ломоносова…
Все в руце Божьей, но что ж так мало лет было отпущено этому неукротимому человеку? Близко к своей душе президента не подпускал, но президент-то не забывал о нем; прежде чем отправиться за границу, тихо и без лишнего шума навестил вдову, якобы от имени Государыни передал некую толику денег и высочайшие соболезнования – да простится этот грех, зашел в церковь и там оставил на помин души, а больше чего ж?..
Может, и его в свой черед кто помянет. Сейчас не до разговоров было: надо ехать, пока Государыня по какому-либо капризу не передумала. Воля царская – переменчивая. Беги, пока бежится!
Вон и главная утешительница трона, Екатерина Дашкова, собирается надолго, с детьми, отбыть в европейские края, а разве у Разумовского деток мало? Истинно, о детках экс-гетмана пеклась Екатерина, напутствуя:
– Как не порадеть столь великому семейству? Вы заслужили это, Кирилл Григорьевич.
– Чем же именно… Екатерина свет Алексеевна?.. Уж простите старика за такое непридворное обращение.
– Ах, шалун! В сорок-то неполных? – как в прошлые времена, погрозила она пальчиком. – Не извольте беспокоиться: прощаю.
Вот женщина, вот судьба! Все при ее великом уме перепуталось: личные симпатии, личные неприязни, и над всем – всепожирающая жажда власти. Даже Григорий Орлов, провожая его, вздохнул:
– Не обзавестись ли и мне семейкой? Царский фавор ненадежен…
Такие дела. Все, вознесшие Екатерину, со вздохом отходят в сторону. Вздохнул Иван Шувалов, отъезжая. Всплакнула, тоже готовя лошадей на европейские дороги, «революцьонерка» Екатерина Дашкова:
– Догоню вас, граф Кирила… Не кажется ли вам, что я теперь лишняя у трона?
На столь вещие разговоры он не решался. Да еще с неуемной «весталкой». Искренна и умна, но вести из уст в уста не преминет передать. Со всем сердечным восторгом!
Две Катерины, две умнейшие бабы… Чего вы-то не поделили, разлюбезные?
Ему делить вроде и нечего. «Шалун!» – но не изволите ли быть чуть-чуть подальше?
Покачиваясь со всеми удобствами в собственной, – роскошнейшей карете, почему бы и не позлословить? Во всем благоволила теперь к нему Государыня… только не позволяла одного: возвратиться в Малороссию. Даже просто в свои поместья. Как российскому помещику, пускай и раскинувшему с гетманским величием руки на южных окраинах. Эка беда! Руки всегда можно отрубить…
Веселое время, нечего сказать. Не успеешь поговорить с Императрицей, как беги провожать Шувалова или Дашкову. Да и Панин – о, Господи, он-то! – возымел мысль на правах дипломата вовсе откочевать за границу. Ну, Никита Иванович, Никита Иванович!…
Поговорили и о нем, провожая очередного вояжёра, в данном случае Алехана Орлова. После смерти Петра III с его могучей руки – да с его при своих-то можно говорить! – награжден вроде бы великим доверием – командовать морской эскадрой. Но и с глаз долой высылается. Видеться-то с ним каково?
Сам собой сложился круг провожающих. Трое братьев Орловых – четвертый оставался в Москве. Двое графов Чернышевых – друг юности Захар да Иван. Михаил Воронцов. Само собой, оба Разумовских, поскольку ихнее вино как раз и пили. Не случайно же отвальный ужин был устроен не во дворцовых апартаментах первого камергера – в недосягаемых до чужих глаз Аничковом. И не потому, что дворец фельдмаршала Алексея Разумовского мало чем уступал Зимнему, а по удобствам жизни и превосходил его. Главное, независим от всего придворного. Недоступная чужому глазу, огороженная усадьбища, со своей многочисленной челядью, с неисчислимыми гайдуками, из зависти про-званными «дружиной заговорщиков». О такой независимости не мог и думать нынешний фаворит. Кто бы посягнул на старика Разумовского, почти что коронованного, хоть и тайного, мужа Елизаветы Петровны?