Последний гетман
Шрифт:
Верно, когда началась петербургская гнилая зим, кресла сдвигали в единое место, потеснее к огоньку. Софья Осиповна снимала с экс-гетмана пропотевший парик и резонно говорила:
– Не больно лыс ты еще, Кириллушка, чего голову чужим волосьем кутать?
И самолично утирала его полотенцами и орошала прохладной французской водой. Он не мог припомнить, чтоб Катерина Ивановна таким дружеством занималась, и умилялся еще больше:
– Нет, истинно ты в ангелы мне, Софьюшка, дана! Они и не заметили, как присюсюкивать начали. Все Софьюшка да Софьюшка. Все Кирильчик да Кириль-чик. Кому какое дело? Громадный
– Ну, нечего делать, племянница. Не подеремся, поди, под одним одеялом?
– Поди, не подеремся. Эк ширь! – открыто распахивала шелковый, отороченный соболями покров.
Ну, истинно жена любвеобильная!
Кирилл Григорьевич стал забывать и о гетманстве, и о Сенате, и о Чрезвычайном Совете, ибо здесь все было: гетманща, сенаторша и советчица непререкаемая.
Как-то незаметно исчезали из поля зрения дочери одна за другой, а самая любимая, Елизаветушка, и названная-то в честь своей благодетельницы-Государыни, вдруг взяла да и сбежала с графом Петром Апраксиным, свояком Софьи Осиповны. «Как?! – очнулся батюшка от сладкого забытья. – Этот развратник? К тому ж и женатый? Мусульманин он, что ли, чтоб десять жен заводить?!»
Невенчанные молодожены, как водится, покатили за границу, а отец поближе коней пустил – ко дворцу. Попутно и фрейлинский шарф прихватив.
– Возвращаю, ваше величество, сей доверительный шарф моей негодницы! Опозорила, грешная!
Екатерина насмешливо оглядела его похудевший лик:
– Да сами-то мы иль не грешные? Он потупился.
– Иль тоже без Апраксиных обходимся? Он молчал.
– Как хотите, граф Кирила, но я не вижу в любви вашей дочери большой беды… тем самым из числа фрейлин ее не исключаю.
– Ваше величество! Двоеженство же?!
– Ай-яй-яй, нехорошо! – веселым смехом зашлась Екатерина. – Так первое супружество я отменю, а второе-то зачем?.. Коль слюбились, так слюбились… чего и вам с Софьей Апраксиной желаю! Хотя могли бы вы, Кирилл Григорьевич, и получше выбор сделать.
Он как в ледяную прорубь от этих слов прыгнул:
– Мог бы… да ведь избранница моя не пойдет?..
– Не пойдет, любезный граф Кирила.
– Вот именно! А жить-то, Государыня Екатерина Алексеевна, надо? – Он с трудом перевел дух. – Надо ль?!
Он смотрел на нее тупо и бессмысленно, холодея всем телом и заваливаясь на подлокотник кресла.
– Граф Кирила?.. – заметалась возле него Екатерина. – Эй, кто там? Врача моего! Воды!…
Теплов первым прибежал – и тут же убежал искать врача, про воду забыв. Екатерина под шум набежавших слуг и фрейлин опять повторила:
– Воды!
Он открыл глаза и до врача еще встал, сказав:
– Вина бы лучше…
Подоспевший на крики Григорий Орлов притопнул:
– Вот именно! Вина! Никого не слушайте, тащите графа ко мне. Я лечить буду!
Екатерина сурово и решительно одернула своего любимца:
– Не забывайтесь, Григорий Григорьевич! Здесь слушают только меня. Меня… и никого другого!
Орлов мягко опустил крепкие, никому вроде бы не подвластные плечи…
Другому же Григорьевичу, Кириллу, было не понять сейчас столь грозный окрик. Просто время еще не пришло…
V
Время пришло годом позже. Ни для кого уже не было секретом, что первый камергер Орлов из дворца изгнан и собирается жениться на двоюродной сестре Екатерине Николаевне Зиновьевой. То-то было удовольствие для недоброжелателей! Как, этот ловелас, претендовавший даже на корону, довольствуется ласками сестрицы?!
Ату его, ату!
Известно: кому больше доставалось от фаворита, тот и первейший враг. Все с подобострастной надеждой поглядывали на Разумовского. В Сенате шли закулисные шептания. Готовились некие постановления, одно другого страшнее. Уж теперь-то отыграются за все унижения! Так оскорбить Государыню, так пренебречь ею… Все словно с цепи сорвались, позабыли, что не он удрал из дворца и позарился на захудалую сестрицу – его «удрали»; с горя и всеобщего пренебрежения, чтоб совсем не спиться, всесильный фаворит и бросился в ее объятия. Да ничего особенного и не было: французская мода. Она теперь пересмешницей-кумой в самые знатные дома входила. Эпатаж! Кузен да кузина. Если французам возможно, так почему бы и нам не сотворить ласковенькое родство? Церковь еще не знала, как быть с таким новшеством, а господа сенаторы знали: воспретить… и примерно наказать! Чтоб другим неповадно было.
Немало потрудился в пользу Сената и тайный советник Теплов; тут уж как есть тайно, без особой огласки. Его теперь тоже исключили из кабинет-секретарей, и ему очень хотелось попасть в круг сенаторов. В отличие от услужающих царедворцев, сенаторы были более независимы. Какие люди, какие фамилии! Граф Бестужев, граф Шувалов, фельдмаршал Бутурлин, канцлер Воронцов, целая когорта князей – Трубецкой, Одоевский, Голицын, Шаховской, Волконский!… Ну, и бывший покровитель – Разумовский. Общим-то числом – всего двадцать пять персон! Сыну истопника – как не порадеть. Истинно, последний шанс попасть в «случай». Осечки быть не должно.
«Не потрафляя французской моде, не узаконяя родственную пагубу, не оскорбляя Святую церковь – того ради брак графа Орлова с сестрой Зиновьевой, паки по-грешный, всенепременно воспретить и обоих в дальние монастыри разослать, поелику совместно жить им нельзя…»
Дело верное, во всех смыслах богоугодное. Да и для Государыни тож – весьма приятное.
Сенат благосклонно шушукался, читая этот указ. После сенатского закона Государыня подпишет его как пустую бумажку.
И вот, когда дело дошло до именного подписания, сенатор Разумовский слова попросил. Упреждая всех, со своей несокрушимой насмешкой заявил:
– Дело ваше, господа сенаторы. Но я сие не подпишу. Правая рука напрочь отвалилась, левой невместно.
Он плетью неподъемной из кружев камзола опустил калечную руку. Болталась, бедная, перед глазами сенаторов…
Как перешагнуть через плеть пересмешника?
Графские голоса раздались. Княжеские вострубили. Да и прочие:
– Граф Кирила!