Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II
Шрифт:
Валентина сильнее заморгала.
— Но я помню, я своими глазами видела распечатку из банка, и Дору… Он постоянно твердит про договор…
Граф скользнул длинными пальцами ей под волосы, чтобы убрать налипшие на лицо пряди, но те веером соскользнули с его пальцев. Он снова попытался их убрать — тот же результат. Покачав головой, он оставил ногти в голове девушки на манер гребня. Валентина вытянулась в струнку и боялась вздохнуть. Виски онемели от холода и страха.
— Если постоянно о чем-то говорить, начинаешь в это верить. Это как бобы… И прочая фольклорная чушь.
— Бобы?
— О чем же вы говорили всю дорогу с Эмилем, если наш профессор не рассказал тебе даже про бобы?! — граф усмехнулся, но тут же его лицо вновь приняло привычное меланхоличное выражение смертельного покоя. — Сегодня, увы, не пятница, но все равно луна отлично светит, так что урожай будет на славу… Урожай еды для мертвых…
— Для мертвых? — проговорила Валентина отрывисто, доследившись за взглядом графа до головокружения.
— Кто-то из людей давным-давно выдумал, что мертвых можно отвадить от живого тела, накормив до отвала бобами. Как думаешь, мы едим бобы?
Валентина замотала головой, и все поплыло перед глазами, но гребень в волосах из пальцев графа удерживал тело от падения.
— В первый год своего обращения бедный Эмиль поставил на себе кучу экспериментов, развенчивая миф за мифом, но в своих лекциях он всегда говорит, что на нечисть это работает… Как чеснок Не нужно расстраивать людей, говоря им, что они беззащитны
— Но чеснок же работает…
— Как и на живых людей — хочется отвернуться, но не более того… И всегда можно зажать нос пальцами…
И граф с улыбкой зажал свой бледный нос между большим и указательным пальцами, и длинный ноготь с последнего чуть не угодил Валентине в глаз, и она инстинктивно зажмурилась и так и осталась сидеть с закрытыми глазами
— А можно и не зажимать — и длинный ноготь с хозяйского носа соскользнул на приоткрытые губы девушки, коснувшись ее стиснутых зубов — Зубов тоже… Тебе не следует держать язык за зубами — я читаю тебя, как открытую книгу без всяких слов… Так что эта предосторожность лишняя
— И что же вы во мне читаете?
Валентина сразу пожалела, что открыла рот — на каждом звуке язык касался острого ногтя, точно шипа розы Она попыталась стиснуть зубы, но наткнулась уже на палец Закрыть глаза снова тоже не получилось — на этот раз граф еще более цепко держал ее взглядом
— Ничего интересного В отношении тебя А в отношении моего сына — многое И думаю, что нужно было вручить ему мешок риса, вместо бобов — пересчитать и высадить его куда труднее, чем бобы… Иногда мне кажется, что ему нет и шестнадцати и тогда я проклинаю себя за то, что не сдержался… Я был слишком рад его видеть, а любовь подстегивает голод
И вдруг граф выдернул из ее рта палец и поднял его к свету керосиновой лампы Валентина судорожно сглотнула, страшась почувствовать кровь, но той не было ни в слюне, ни на белом ногте графа Он проследил за ее взглядом и улыбнулся
— Проверял иное поверье — если женщине положить палец в рот, откусит она руку или нет..
С ужасающим хохотом граф отдернул от нее вторую руку, и тело Валентины безвольно упало на кровать Перина слишком мягкая — подняться красиво не получится, и Валентина осталась лежать, вслушиваясь в скрип половиц Граф мерил комнату шагами И вдруг она увидела его бледное лицо на темном фоне балдахина, цвета бургундского вина
— Хочешь, я скажу тебе, сколько ударов в минуту сейчас бьется твое сердце?
Его ледяные ладони легли поверх дрожащих пальцев девушки, которыми та вцепилась в покрывало
— Я и так знаю, что мне сейчас страшно
— Тебе пока недостаточно страшно, чтобы выплюнуть мне в лицо, что ты меня ненавидишь
— Зачем вам это?
— Чтобы успокоить совесть
Граф перекатился на самый край кровати Теперь они оба лежали поперек, но если ноги Валентины болтались в воздухе, то у графа были согнуты в коленях
— А она у вас болит? — Валентина сжалась и до боли прикусила язык И когда граф ничего не ответил, прошептала, зажмурившись: — Если ваша жена придет, — скопившиеся во рту горькие слюни мешали говорить четко — Если вы сможете пообщаться с ней через меня… — снова пауза, в которую Валентина успела мысленно попросить графа вмешаться в разговор, но он не подумал раскрыть рта
— Возможно, пришло время попросить прощения
— Прощения? — Валентина не открыла глаз, потому что четко уловила направление, откуда шел голос графа: тот не сменил позы, так и лежал рядом — За что? Я сделал то, что сделал. То, что хотел в тот момент. То, на что не решался долгие годы. Прощения? Об тебя тоже вытирали ноги, но ты решила возненавидеть себя, и это неправильно. Я ненавижу Брину до сих пор. Знаешь, что такое раскаяться? — Но граф не дал даже секунды, в которую Валентина могла бы ответить. — Это признать свою ошибку и пообещать хотя бы самому себе, что ты никогда больше не сделаешь подобного. А я, дай мне возможность, заставил бы ее пройти через этот ад снова и снова
Тут Валентина вскочила. Вернее, попыталась это сделать, но уткнулась носом в грудь графа. За секунду его рука перекинулась через ее тело и вновь пригвоздило к кровати, точно к кресту. Она понимала, что не вырвется. Оставалась одна надежда
— уговорить вампира отпустить ее.
— Вы не сделаете это со мной, не сделаете…
Валентина мотала головой просто так. Граф не уменьшал и не увеличивал расстояния между ними и уж точно не смотрел ей на шею, только в лицо. Надо с ним говорить, он слушает, но слова не слетали с губ, только слезы катились из глаз.
— Почему это не сделаю? Озвучь, пожалуйста, причину… А то я окончательно запутался в твоих мыслях.
Он потянул ее за руки, по-прежнему держа их раскинутыми, как на кресте, и когда Валентина села, он утопил ей колени в перине, перегнувшись через ее тело.
— Потому что я не Брина. Я все чувствовала во сне — холод, боль, страх, я уже вам говорила про это, — лепетала она. — Вы ведь не ненавидите меня, так за что же причинять боль мне? Брина же все равно ничего не почувствует. Она теперь бесплотный дух…