Последний год
Шрифт:
Насколько ловок был этот проходимец, говорит тот факт, что имя его появляется и в послеоктябрьском, уже советском архиве.
В книге, вышедшей в Издательстве политической литературы, «В. И. Ленин и ВЧК» опубликовано следующее письмо Владимира Ильича Зиновьеву от 10 июля 1919 года:
«Прошу назначить — исключительно партийных, опытных, абсолютно надежных и беспристрастных — товарищей для расследования поведения и данных о случае
1. Исаака Григорьевича Шимановского, секретаря Петроградской Чека (честный ли человек, не было ли случаев воровства, проверить).
2.
Председатель Совета Народных Комиссаров 10.07 1919 г.». В. Ульянов (Ленин)ВП
После Октябрьской революции Андронников перебрался в Кронштадт — надеялся, может быть, что здесь его в лицо никто не знает. Там он связался с контрреволюционной белогвардейской организацией «Петроградский национальный центр»… Потом, на допросе в ЧК, он будет клясть себя за то, что он поверил «этим из-центра», будто они в два счета сбросят Советскую власть. Между прочим, на следствии и потом на суде Андронников был уличен и признался в том, что до революции занимался шпионажем в пользу Германии.
По делу «центра» он был осужден.
Но почему в записке В. И. Ленина он назван служащим Кронштадтской Чека? Дело в том, что, находясь в Кронштадте, он до самого ареста посещал семьи оставшихся не у дел или скрывшихся бывших морских офицеров, выдавал себя за чекиста и за обещания всяческого содействия брал деньги. Очевидно, до В. И. Ленина дошла жалоба кого-то из пострадавших. В общем, Андронников до конца оставался авантюристом, быть на этой земле в какой-нибудь другой роли он не мог.
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
За утренним чаем царь сказал жене, что у него будет Бьюкенен. Она сжала пальцами виски и простонала:
— Боже мой… боже мой!.. Они все живут и продолжают терзать тебя, а нашего Друга нет, и это они его погубили.
— Успокойся, дорогая. — Он погладил бело-голубоватую холодную руку жены. — Успокойся, никому не позволено меня терзать.
— Все они торжествуют, что рядом с нами нет отца Григория! — Глаза царицы расширились, задрожали губы.
— Успокойся, успокойся. — Николай видел, что надвигается вспышка истерии, против которой он всегда употреблял одно средство: спокойный, рассудительный разговор. — Ты не права, дорогая, ни один мало-мальски уважающий себя человек не может торжествовать по поводу такого мерзкого убийства. Англичанин тем более. Ты же знаешь англичан. Бьюкенен, я уверен, потрясен этим так же, как и мы.
— Ты сравниваешь с ним меня, себя. Боже мой! Что ты сказал? Что ты сказал? — Ее голос задрожал, она уронила голову и прижала кружевной платок ко рту.
Он встал, приблизился к жене и молча гладил ее вздрагивавшие плечи. Она вдруг выпрямилась и, закинув к нему голову, заговорила по-английски быстро и совершенно спокойно:
— Хочешь, я скажу, с чем к тебе явится Бьюкенен? На Григории они не успокоятся. Он будет требовать новую жертву — Протопопова. Но и это не все. Они хотят, чтобы ты прогнал все свое правительство и создал новое из
Николай вернулся на свое место и, отодвинув тарелку, сидел с нахмуренным, недовольным лицом, смотрел на разрисованные морозом окна.
— Ники, пойми, пойми. Григорий только начало заговора против тебя, против нас, против твоей самодержавной власти. И я не удивлюсь, когда станет известно, что Бьюкенен находится во главе заговора, — быстро, со злостью проговорила царица.
— Ах оставь, пожалуйста. — Лицо царя сморщилось, потухшие глаза его смотрели на жену, но точно не видели ее. — Нельзя во всех видеть своих врагов. Тогда лучше не жить и, во всяком случае, не считать себя самодержцем великой России.
— Но, милый, в том-то и счастье наше, что Россия вся с тобой! С тобой! — Теперь царица говорила воодушевленно и смотрела на мужа восторженно блестевшими глазами. — Но ее любовь к тебе должна помочь тебе разглядеть твоих врагов. Они и враги России. Смерть Григория как молния осветила мне все вокруг. И мне стало страшно. Я увидела пустыню, и по ней бегали шакалы. А ты знаешь, что сказала Аня? Что, стреляя в него, они стреляли в меня. Боже, боже! Какая пустыня! Один Протопопов, один он. Никогда не забуду, как он стал вместе со мной на колени и молился за нашего друга Григория. Один человек среди шакалов. Один! А Бьюкенен против Протопопова, против. И когда убедишься з этом сам, вспомни наш разговор. Последнего хотят убрать. Единственного. — Она всплеснула руками и, уронив их на стол, точно окаменела.
— Решаю я, а не Бьюкенен, — мягко начал царь. — Протопопову я тоже верю, и поэтому я принял отставку Трепова, который не хотел с ним работать. Я дал ему отставку, я ему предпочел Протопопова. В общем, прошу тебя, милая, успокойся, я все вижу, и, если Бьюкенен позволит себе хотя бы одно лишнее слово, я дам ему отпор…
Бьюкенен приехал в царскосельский дворец за десять минут до назначенного срока. Ни минутой раньше, ни минутой позже. Старый дипломатический служака, он пристально следил за протоколом своего приема у монарха. Когда прошло пять минут после назначенного часа приема, он стал думать, что бы это значило: случайность? Умышленное пренебрежение? Крайняя занятость монарха?
В обитой высокими дубовыми панелями комнате ожидания никого, кроме него, не было. Бьюкенен подошел к высокому окну. И отшатнулся. Мимо окна проходил царь. Он явно прогуливался — шел медленно, сцепив за спиной руки и подставив лицо морозному солнцу.
Бьюкенен знал, что царь любил иногда между двумя аудиенциями совершать прогулочный моцион, но почему в час, назначенный для приема именно его? Случайно ли, что царь гуляет именно здесь, прекрасно зная, что оп уже в приемной и может увидеть его в окно? Все это промелькнуло в голове посла, пока царь неторопливо направлялся к левому подъезду дворца… Бьюкенен решает: «Сегодня портить из-за этого нервы не следует».