Последний год

Ардаматский Василий Иванович

Во время прошлой их встречи, на которую Бурдуков пришел, не выполнив простого поручения, Грубин сказал ему:

— Николай Федорович, неужели вы не понимаете, что достаточно одного моего слова Манусу, и он от ваших услуг откажется?..

Как все праздные посетители кладбищ, Грубин медленно бродил по тропинкам между могил и читал надгробные надписи. Здесь простых людей не хоронили. Перед каждой фамилией, высеченной на камне, несколько строк — перечисление званий и чинов.

В каменных серых воротах появилась пышная похоронная процессия. Даму в черном поддерживали под руки два генерала, в толпе преобладали военные. Медленно

двигался отряд солдат с винтовками на плече, еще раньше прошел большой военный оркестр.

Грубин проводил взглядом процессию и усмехнулся про себя: «Отвоевался генерал в столичных окопах», — и, когда повернулся, увидел Бурдукова. Пальто нараспашку, шляпа в руке, свернул в боковую аллею и остановился перед памятником, возле которого назначена их встреча. Смотрел по сторонам, вытирая лицо платком…

Грубин вышел из-за деревьев:

— Я уже уходил, Николай Федорович, и это ничего хорошего вам не сулило.

— Георгий Максимович, поверьте, попал как в ловушку, — начал объясняться, все еще тяжело дыша, Бурдуков. — Был на Васильевском, выхожу на улицу — трамваи стоят, и ни одного извозчика. Пешком шел до самого Николаевского вокзала и только тут схватил извозчика.

Они сели на белую мраморную скамейку перед памятником из черного мрамора.

В это время ветер донес монотонный голос священника, читавшего заупокойную молитву. Бурдуков прислушался с испуганным лицом.

— Хватит примеряться. Пока живы, давайте заниматься делами, — сказал Грубин.

— Я весь внимание, — повернулся Бурдуков. Грубин подвинулся ближе и начал говорить:

— Дело очень важное. Вы понимаете, конечно, что все наши коммерческие дела, в том числе и приложение вашего личного капитала, зависят от войны, от того, когда она кончится. Если мы хотим сохранить свои капиталы, чтобы потом пустить их в активный оборот, мы должны знать, как обстоит дело с войной, иначе можно сильно просчитаться. Понимаете вы это?

— Еще бы… еще бы… В большой тревоге нахожусь.

— Так что в случае успеха вы будете хорошо вознаграждены не только мною, но и Манусом. Он в курсе…

— Все, что в силах, сделаю… — Бурдуков отдышался наконец и, кажется, был способен слушать.

— И дело-то в общем простое… — продолжал Грубин. — Слухи о возможности мирных переговоров с Германией ходят давно, вы знаете. Но теперь это не слух, а факт. Думский деятель Протопопов, возвращаясь домой из Англии, в Стокгольме встречался и вел переговоры с представителем Германии…

— Откуда же сие известно? — вдруг спросил Бурдуков.

— Вы же знаете, Николай Федорович, у нас с Манусом связи есть в самых высоких инстанциях.

— Как не знать, — уважительно ответил Бурдуков, и в это время трескуче хлестнул залп похоронного салюта. Бурдуков вздрогнул всем телом, посмотрел туда, где стреляли, и сказал: — Это я знаю, знаю… Но как же так? Только третьего дня в газетах были напечатаны слова государя про войну до полной победы Антанты.

— Но однажды кто-то должен начать разговор о конце войны, — продолжал Грубин. — Судя по всему, начинает Германия. Возможно, она сама решила стать на колени перед коалицией, но из престижа хочет сказать об этом прежде всего России, вложившей в войну больше всех. И вы, пожалуйста, успокойтесь: пи я, ни Манус, ни вы не сделаем и шага против интересов России. И задача у нас, повторяю, весьма простая. Дело в том, что этот Протопопов, по отзыву всех, человек не очень

серьезный, и что может получиться? Германия, не зная, что он за человек, решила через него передать предложение о почетном для России мире, а этот Протопопов из трусости или непонимания всей важности дела решит свою встречу в Стокгольме сохранить в тайне. А главное, в тайне от царя. Этого не должно случиться. Царь должен знать все. И наша задача сделать так, чтобы независимо от Протопопова царь об этом узнал.

— Если только это, я согласен.

Только это, — подтвердил Грубин и спросил — Как лучше сообщить об этом царю?

— Может, сначала царице?

— А ей как?

— Очень просто, через Вырубову.

— А не напутает эта дура? Или вдруг испугается?

— Ей нужно только сказать проще: мол, у Протопопова было очень важное свидание в Стокгольме, касающееся войны. Пусть царица поинтересуется, что там произошло. И все.

— Прекрасно, Николай Федорович, — согласился Грубин. — Но нужно все-таки перестраховаться и как-то сообщить то же самое прямо царю. Но как?

— Может, через генерала Воейкова?

— Опасно. А как бы еще?

— Распутин? — осторожно предложил Бурдуков.

— Тогда снова через царицу…

— Если от него, то это наверняка дойдет до царя.

— А вы скажете ему сами?

— Хорошо, — после долгой паузы согласился Бурдуков.

— А я приму меры, чтобы эта новость попала в прессу.

— Да разве такое напечатают? — удивился Бурдуков.

— В свой час напечатают, а пока важно, чтобы через думских газетчиков эта новость достигла ушей Родзянко и, что еще важнее, ушей министра иностранных дел Сазонова.

— Он же на привязи у англичан, этот Сазонов, он немедля даст знать туда и настроит царя против этого дела, — возразил Бурдуков.

— Однако сам факт встречи в Стокгольме не может не заинтересовать царя, и он наверняка захочет все узнать из первых рук. Вы сами с Протопоповым знакомы?

— Да, но не очень хорошо. Но знаю его еще со времени работы его в провинции.

— Не могли бы вы встретиться с ним сразу после его возвращения?

— Нельзя… — решительно возразил Бурдуков. — Он же знает, что я из опасного министерства внутренних дел…

— Но кто-то с ним поговорить должен, Николай Федорович. Надо авторитетно посоветовать ему не трусить и трезво знать, что стокгольмская история возводит его в ранг крупных политиков России.

— Поговорить с ним об этом мог бы опять же Распутин. Они хорошо знакомы, — предложил Бурдуков.

— Можете подготовить их встречу?

— Постараюсь, Георгин Максимович…

— Вот и все дело, Николай Федорович, — сказал Грубин, посмотрел на часы и встал. — Но нельзя терять ни минуты…

Они вышли на главную аллею и смешались с толпой, возвращавшейся с похорон…

Вернувшись в Петроград, Протопопов прежде всего явился с визитом к министру иностранных дел Сазонову. Избежать этого визита он не мог и очень боялся его, знал, что Сазонов обладает острым, злым умом, в Думе далеко не всякий решался задавать ему вопросы, все помнили, как однажды он отхлестал депутата Капниста, сказавшего про него, что он болен англофобией. Сазонов мгновенно ответил, что, очевидно, он заразился этой болезнью у его величества императора, подписавшего высочайший акт союзничества с Англией. Дума замерла, а потом разразилась аплодисментами, которые, словно буря, сдули Капниста с трибуны…