Последний год
Шрифт:
Только своему верному секретарю Павлу Савельеву он сказал, куда едет. Но чтобы несколько обезопасить себя, объяснил, что хочет сам допросить Рубинштейна по одному важному подозрению. В случае чего секретарь мог дать такие показания. Кроме того, он приказал секретарю не отходить от телефона до его возвращения и в случае возникновения каких-нибудь серьезных обстоятельств немедленно телефонировать ему на рубинштейновскую дачу…
Миновав Сестрорецк, автомобиль Протопопова свернул на песчаную, поднимавшуюся вверх дорогу. Колеса то и дело вязли в песке, и машина, завывая мотором, двигалась медленно. Попадавшиеся по дороге редкие по осени дачники глазели на важный автомобиль, и это
Наконец шофер остановился у ворот, встроенных в глухой высокий забор, покрашенный в голубой цвет. И как только Протопопов вылез из машины, калитка возле ворот открылась, и он увидел широко улыбающегося Рубинштейна:
— С благополучным прибытием, дорогой Александр Дмитриевич!
— Здравствуйте, — хмуро ответил Протопопов, поспешно проходя мимо Рубинштейна в ворота. Его покоробила фамильярность банкира. Другое дело, когда он такой с ним в гостях у Распутина, но в других местах…
А Рубинштейн в это время взял его под руку, повел по выложенной кирпичом дорожке к дому.
— Александр Дмитриевич, мне известно о документе из Франции и о вашей резолюции на нем, — тихо, интимно начал Рубинштейн и чуть сжал его руку. Протопопов замедлил шаг: откуда он мог узнать? Но спросить нельзя, это выглядело бы признанием, что он не хозяин в своем министерстве. Сейчас несколько успокаивало только то, что ехать сюда посоветовал сам Распутин…
— Вы, Александр Дмитриевич, вправе делать любые распоряжения, — продолжал Рубинштейн в том же интимно-доверительном тоне. — Но любое ваше необоснованное решение может покалечить судьбы людей, в том числе и близких вам, и потому вы должны остерегаться действовать непродуманно… — Протопопов хотел освободиться от цепкой руки банкира, но в это время услышал — В данном случае я и Григорий Ефимович нашли необходимым предостеречь вас от подобных действий…
Дальнейший разговор невозможен — они уже поднимаются на широкое, отделанное мрамором крыльцо.
В просторной гостиной ему представили француза — высокий, красивый, совсем не похож на банковского деятеля, а больше на артиста, и одет пестро, и говорит легко, с улыбочками да ужи-мочками. Кроме того, ему представили еще какого-то господина Крюге — этот хотя бы по виду походил на серьезного человека.
Француз начал объяснять, сколь выгодна для союзной Франции операция по перекупке замороженных в Германии русских процентных бумаг. И не только для Франции, но и для России, которая, пользуясь частными средствами, вырвет из рук врага свои финансовые обязательства, по которым рано или поздно пришлось бы платить золотом.
Француз говорил убедительно, только его улыбочки не нравились Протопопову, мешали улавливать смысл. Но, по его словам, действительно эта операция выглядит совсем иначе, чем в той бумаге из Франции…
— Александр Дмитриевич, необходимо важное уточнение, — вступил в разговор Рубинштейн. — Для нас вы здесь не министр, а человек делового мира, умеющий видеть и понимать большую коммерцию. Я хочу объяснить вам, возле какого грандиозного дела вы оказались и можете принять в нем участие, не как министр, конечно, — улыбнулся с серьезными глазами Рубинштейн и тут же уточнил — Вы можете рассчитывать на чистых пять — семь миллионов. Семь миллионов, Александр Дмитриевич! — воскликнул Рубинштейн, ожидающе глядя на Протопопова. У того душа замерла, вихрем заметались мысли, мозг странным образом одновременно фиксировал все: и радужные семь миллионов, и то, что в его успокоение говорил француз, и опасность для него всей этой ситуации.
— По своему положению я не могу участвовать в этом деле, — смятенно
— Вашего участия и не надо, — ласково, как ребенку, ответил Рубинштейн. — А тайна вашего текущего счета в банке, тем более во французском, будет обеспечена.
— Безусловно! — воскликнул француз.
— За что же я получу столь… большую долю? — спросил Протопопов, глядя на красивого француза.
— Тот французский документ, на котором вы начертали резолюцию, должен быть дезавуирован, — ответил Рубинштейн.
— Ему уже дан ход, — тихо сказал Протопопов. И вдруг неожиданно для себя пояснил — Я же не знал, что речь идет в этом документе о вас, в нем только сам факт операции.
— Тогда вообще все в полном порядке! — весело заявил Рубинштейн. Он думал в это время о Манасевиче — как он-то мог догадаться, кто проводит операцию?
Зазвонил телефон. Рубинштейн взял трубку.
— Я слушаю, — сказал он измененным, старческим голосом. — Кто звонит?.. Да, он здесь… Вас, Александр Дмитриевич…
Протопопов услышал голос своего секретаря Савельева:
— Вам нужно немедленно уехать оттуда, немедленно, — на другом конце провода положили трубку и дали отбой.
— Меня срочно вызывает царь, — сказал Протопопов. — Проводите меня…
Недалеко от курзала с автомобилем Протопопова разминулись две военные машины. В первой сидел генерал.
Протопопов закрыл глаза и судорожно перекрестился. У подъезда в министерство его ждал секретарь.
— Час назад ко мне зашел Манасевич, — рассказывал он, пока они поднимались в кабинет. — Хотел видеть вас. Я ответил, если у него что-нибудь срочное и важное, я имею возможность связаться с вами по телефону. Тогда он сказал: сообщите ему, что в известном министру деле по бумаге из Франции господа военные нас опередили и выехали на дачу Рубинштейна, чтобы арестовать его…
Манасевич, в бешенстве от того, что сорвался его план получить от Рубинштейна солидный куш, сам поехал в военную контрразведку и сообщил, что располагает точными сведениями — Рубинштейн пытается откупиться от обвинения. Это было немедленно доложено председателю комиссии по борьбе со шпионажем Северо-Западного фронта генералу Батюшину, и тот дал приказ об аресте. Генерал допускал, что Рубинштейн действительно может откупиться, но французский документ сначала был получен военной контрразведкой, и, конечно же, ей будет поставлено в вину непринятие мер по столь крупному и точно установленному преступлению. Тем более что возле этого дела вертелся Манасевич-Мануйлов. И для того чтобы этот опасный человек сам стал свидетелем решительных действий военной контрразведки, генерал Ба-тюшин согласился на просьбу Манасевича включить его в оперативную группу, ехавшую арестовать Рубинштейна. Манасевич был причастен к министерству внутренних дел, и, наконец, именно он явился с тревожным сигналом в военную контрразведку…
Так Манасевич оказался свидетелем ареста Рубинштейна и мог досыта упиться местью этому пройдохе, которого погубили жадность и неуважение к нему, Манасевичу.
Увидев идущих к даче военных, Крюге, ничего не говоря Рубинштейну, спрятался на кухне в кладовку…
Когда стемнело и еще шел обыск, он выбрался из кладовки и незаметно покинул дачу.
Вернувшись в Петроград, он бросился спасать Рубинштейна, а точнее, самого себя. Еще в тот же вечер он вызвал к себе домой Симановича, секретаря Распутина. Посулив ему большую сумму, он предложил немедленно связаться с Распутиным. Тот должен не откладывая ехать в Царское Село и говорить с царицей, за что он тоже получит немалые деньги. Кроме всего прочего, Распутин должен сообщить царице, что у Рубинштейна находятся векселя великого князя…