Последний год
Шрифт:
— Здравствуйте, Борис Владимирович, — царь вышагнул из-за стола и протянул руку поспешившему приблизиться премьеру. — Садитесь, пожалуйста.
Штюрмер подождал, пока сел царь, и, опираясь руками на подлокотники, осторожно опустился в кресло и подобрал под себя вечно ноющие от подагры ноги.
Пока он усаживался, царь вдруг вспомнил, как являлся к нему на аудиенцию другой премьер — Столыпин, про которого до сих пор в секретных сводках охранки нет-нет да и читает он высказывания, будто он был единственной надеждой России, как он являлся к нему в подчеркнуто штатском виде, однажды даже в плохо поглаженных брюках, и как
— Я весь внимание, ваше величество, — тревожно и радостно произнес Штюрмер…
Царь стряхнул неприятное воспоминание и спросил с улыбкой:
— Ну, как, освоились в делах своих?
— Что вы, ваше величество! Этого, я думаю, не будет никогда! Столько дел! Столько дел! Страшно подумать! — восклицатель-но проговорил Штюрмер, не сводя глаз с монарха. — Одна надежда на вашу монаршию поддержку, — добавил он тихо.
— Народная мудрость утверждает, что не боги горшки обжигают, но с божьей помощью вы справитесь, я уверен, — сказал царь серьезно и подвинул к себе текст речи премьера. Лицо у Штюрмера будто спряталось в бороду и смешно выглядывало из нее.
Царь опустил взгляд на бумагу.
— Борис Владимирович, я ознакомился с представленной вами речью на открытии Думы… — Он заглянул в конец речи… — Не слишком ли она велика?
— Можно сократить, — мгновенно ответил премьер.
— И сказалось, я думаю, то, что вы впервые будете на трибуне столь непривычной и мало привлекательной.
— Именно, ваше величество! — воскликнул Штюрмер.
— Нет смысла метать перед ними бисер, — продолжал царь. — Речь должна быть краткой и весьма сдержанной. Вы перед Думой не отчитываетесь, а только благоволите информировать ее. Я бы рекомендовал вам построить речь так…
— Минуточку, ваше величество! — Штюрмер согнулся к стоящему у кресла портфелю, защелкал его замками и вынырнул над столом уже с тетрадкой в руках, приготовясь записывать монаршие повеления. — Я весь внимание, ваше величество…
— Первое, и это лейтмотив всей вашей речи — война до победного конца и рука об руку с нашими союзниками. Второе — все для войны и победы! Абсолютно все! — Царь пристукнул по столу ребром ладони. — Третье: войну мы ведем очень тяжелую, и, как всякая война, она состоит не только из успехов. Но тут вы выразите радость по поводу взятия нашими войскими Эр-зерума.
— Уже взяли, ваше величество? — радостно вырвалось у Штюрмера — ему очень хотелось сообщить Думе что-нибудь приятное и получить взамен расположение.
— Возьмем, — сухо отозвался Николай. — Далее, о вере правительства в великую духовную силу нашего народа, который понимает, что будущее России начнется с его победы над сильным и коварным врагом. Пусть сидящие там господа задумаются над этой мыслью, прежде чем лезть на трибуну со своими прожектами будущего государства нашего… — Царь помолчал, глядя в окно, за которым густо падал снег… — Что же касаемо внутренних дел государства… Тут главное не залезать в дебри. Пройдитесь бегло по таким, скажем, вопросам, как… реформа церкви… земства… Скажите о необходимости введения земских учреждений в некоторых районах Сибири… но опять-таки бегло… Да, обязательно о немецком засилье, из ваших уст это прозвучит весьма пользительно… — Царь подумал и заключил — И я думаю — вполне достаточно. А закончить речь надо оптимистическими фразами о войне и грядущей победе.
Закончив
— Я все понял, ваше величество, и речь переделаю. Как всегда, возле вас все проблемы видятся и глубже и яснее. Спасибо, ваше величество.
— У вас ко мне что-нибудь есть? — подчеркнуто устало спросил царь, это был его испытанный прием прекратить аудиенцию.
— О, целый портфель, ваше величество! — воскликнул Штюрмер, еще не усвоивший манер царя. Но увидев, как о» нахмурился, поспешно добавил: — Но я не позволю больше отнимать наше бесценное время и постараюсь все решить сам.
— Вот это мне всегда особо приятно слышать, а то ко мне идут все, кому не лень, с делами, которые обязаны решать сами.
Штюрмер встал, низко поклонился:
— Желаю вам здоровья, ваше величество, на радость и во благо отчизны нашей, а себе я все же оставляю надежду, что, когда мне будет действительно трудно, я получу вашу мудрую помощь.
— Естественно, — еле слышно произнес царь и, когда премьер уже поднял с пола свой тяжеленный портфель, сказал — Я забыл сообщить вам, что я тоже буду на открытии Думы.
— Не может быть! — глупо воскликнул Штюрмер, но царь будто не слышал, добавил:
— Там, в этом… учреждении нам с вами нужно будет держаться очень спокойно, с полным достоинством власти и без всякого показа нашего им противостояния, наоборот — мы там будем заняты одним из наших государственных дел, и пусть это станет примером для тех, кто будет в думском зале. До свидания, Борис Владимирович…
Штюрмер уже сделал шаг от стола и вдруг остановился:
— Ваше величество, а само открытие Думы уже предрешено?
Царь на этот явно глупый вопрос не ответил и погрузился в чтение бумаг. Штюрмер почти на носках вышел из кабинета. Посмотрев на закрывшуюся за ним дверь, Николай подумал: неужели он действительно глуповат?..
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Один из руководителей Азово-Донского банка, Яков Васильевич Вишау, пригласил биржевого дельца Грубина к себе домой, предупредив, что у него есть интересное предложение.
Они знакомы давно. Грубин держит в Азово-Донском банке часть своего капитала, это дает ему небольшой, но уверенный доход. В коммерческих делах они разительно несхожи. Грубин сама осторожность, Вишау славится своими рискованными, но почти всегда удачными предприятиями. Он давно уже старается втянуть Грубина в свои масштабные операции. Вот и сейчас Вишау уговаривает его войти вместе с ним в сделку по перекупке на Дальнем Востоке большой партии марли для действующей армии.
— Это же беспроигрышный билет! — говорил Вишау напористо, горячо, и в это время его живое цыганское лицо успевало отражать то восторг, то муку, то недоумение, то испуг. — Громадный запас этого товара лежит там с японской войны. Представляете? Товар всеми забыт, это абсолютно точно! Хозяин складов считает, что за давностью хранения, причем хранения, никем не оплаченного, товар давно стал его собственностью! И он прав. Об этом есть пункт закона.
— И все же фактически это не его товар, — вставил Грубин, морщась от трамвайного скрежета. Они разговаривали в огромном кабинете, все окна которого выходили на Литейный проспект, где трамвайный путь делал поворот, и время от времени в их разговор врезался железный скрежет трамвайных колес.