Последний год
Шрифт:
Тургенева беспокоило другое. Еще в Москве услышал он смутные толки об анонимном письме, в котором Пушкина называли вторым рогоносцем после Нарышкина. Вот об этом и заговорил Тургенев.
– Дело идет к своему концу, – отвечал Пушкин. – Розыск мой увенчался успехом. Я знаю имя сочинителя. Мне и принадлежит суд над ним.
А каков же будет этот суд? Письмо к Луи Геккерену так и лежит незавершенное в письменном столе поэта. Каков же и когда будет суд негодяю?
Александр Сергеевич глянул на Тургенева и круто повернул разговор:
– Впрочем, не стоит об этом говорить… Но позвольте попенять вам, Александр Иванович: неужто вы, обладая сокровищами,
Обвинение было настолько неожиданным, что Тургенев сразу забыл о гнусной анонимке. Пушкину, видимо, только того и было надо. Порылся среди своих бумаг и начал читать из «Парижских писем» Тургенева, предназначенных для очередного номера журнала:
– «Всего более парализован я известием газетным, что Пушкин будет издавать Ревю [6] , а не журнал».
6
Обозрение (франц.).
Оторвался от рукописи, спросил с шутливой строгостью:
– Изволили так писать, милостивый государь, взирая из парижского далека на неразумного Пушкина? А о том, что оному Пушкину едва удалось добиться разрешения даже на ревю, конечно, не подумали? Да и где же, будучи в Париже, помнить, что есть на Руси самодержец, не поощряющий праздного занятия журналами, что есть подлец Уваров, пекущийся о просвещении при помощи тупоголовых цензоров, что есть, наконец, всеведущее и всемогущее Третье отделение! Господи, да мало ли что существует на Руси, о чем нет надобности помнить русскому человеку в Париже… Вот и пишет Александр Иванович Тургенев, Пушкиным недовольный: «Я собирался быть его деятельным и верным сотрудником и сообщать животрепещущие новинки из области литературы и всеобщей политики…» Политика! Какое слово вы сказали! – ужаснулся поэт. – Знаете ли вы, что в переводе на наши русские нравы обозначает это слово? Развращенную рабством власть, сыск и кнутобойство! А вы, из татарской неволи высвободившись, по-европейски судить изволите: «Но какой интерес могут, мол, иметь мои энциклопедические письма через три или четыре месяца? Вся жизнь их эфемерная, и они не выдержат квартального срока…» Истинно так! Только одно забыли: если окно в Европу, когда-то прорубленное Петром, ныне наглухо забито, так давайте же дадим читателям хоть в щель на свет божий глянуть. Вы правы, однако! Куда бы как хорошо превратить «Современник» в журнал ежемесячный!
– Какие же к тому препоны, Александр Сергеевич?
– Многие, к сожалению, начиная с имени издателя, возбуждающего вечные опасения бездарной власти. Но верю, неисправимый человек: упорядочив свои дела, упорядочу и «Современник». И тогда уже не будет отступаться от него взыскательный автор «Парижских писем». Письма ваши ни на одну статью не променяю, Александр Иванович!
– Коли я самолично здесь и в вашем полном распоряжении, – тучный Тургенев всем корпусом повернулся в кресле к Пушкину, – теперь можете накроить из меня писем сколько душе угодно.
– Я, представьте, так и рассчитывал… Но, право же, когда упрекают «Современник» в том, что он не успевает идти в ногу с жизнью, то дайте хоть единожды оправдаться перед умным человеком. Допрежь всего будем печатать в журнале о ваших розысках. Мне бы тоже засесть в архивы. Сколько книг можно составить! Сколько мыслей роится! Но полно о себе. Чем вы попотчуете для начала?
– Мудреное дело, Александр Сергеевич, с чего начинать перед вами мой отчет. Выписки из парижских архивов весят едва ли не пуд. А вам, конечно, перво-наперво, Петра подавай?
Глава шестая
В доме Пушкиных шла двойная жизнь. Видимо для всех – готовились к свадьбе. По вечерам хозяева выезжали. Если оставались, – впрочем, редко, – дома, в гостиной было полно посетителей.
Но сохрани бог, если бы вдруг прозвучало хоть одно невпопад сказанное слово невесты! Сохрани бог, если бы не сдержалась Наталья Николаевна. Тогда бы вырвались наружу подспудные страсти и в хаосе этих страстей безвозвратно погибла бы видимая тишина…
Зачастила к Пушкиным и тетушка Екатерина Ивановна. Не она ли хлопотала и за невесту и за жениха, а добившись объявления свадьбы, отписала на радостях Василию Андреевичу Жуковскому: «Слава богу – теперь все концы в воду». Положительно вышла в дипломатки на старости лет почтенная фрейлина!
Приезжала Юлия Петровна Строганова. Она больше всех рада за невесту, потому что души не чает в женихе. Желая подчеркнуть особое благоволение к дому, с которым роднится Жорж Геккерен, графиня привозит с собой даже графа Григория Александровича. Может быть, высокопоставленный член Государственного совета, переобремененный важнейшими делами, и не вполне ясно представляет себе, зачем привезли его к Пушкиным. Он смотрит не столько на невесту, сколько на очаровательную Натали. Он всегда говорил: редкий даже среди совершенных красавиц сюжет. А вот дом Пушкиных совсем нереспектабельный…
Графа усаживают в покойное кресло и о нем забывают.
К обществу присоединяются вновь прибывшие Софья Николаевна Карамзина и Вера Федоровна Вяземская.
Гостьи ездили к Пушкиным не для того, чтобы взглянуть на невесту. Это было вовсе не то извечное любопытство, которое испытывают ко всякой свадьбе дамы и заневестившиеся девицы. В квартире Пушкиных посетительницы, глядя на невесту, никогда не видали рядом с ней жениха, и о нем было неудобно спрашивать иначе, как на ушко у Екатерины: любой, самый невинный, вопрос о бароне Жорже Геккерене мог обернуться неловкостью по отношению к хозяйке дома. И не только к ней. Если двери кабинета, отведенного хозяину дома, были закрыты, любопытные взоры все чаще обращались именно туда.
«Вдруг да опять выйдут на свет все захороненные концы?» – пугается тетушка Екатерина Ивановна. У нее на уме совсем особое, будущее дело. А больше всех может помешать тому делу Александр Сергеевич.
Всем было известно, что редактор-издатель «Современника» занят по горло. Наталья Николаевна охотно об этом говорила. Пушкин один готовит журнальную книгу. Это почти невероятно! Но журнал запаздывает, и потому еще больше усилий приходится прилагать сейчас Александру Сергеевичу.
Если Пушкин выходил в гостиную, слова Натальи Николаевны получали убедительное подтверждение. Он действительно имел усталый вид. От усталости был совершенно рассеян.
Поэт подсаживался к Вяземской. Вера Федоровна рассказывала ему о надгробных надписях, разысканных Петром Андреевичем на петербургском кладбище:
– Вот вам первый куриоз: «Ныне отпущаеши, господи, раба твоего… – княгиня сделала паузу: – крепостного человека дворян таких-то…» А вот в другом духе, но тоже прелесть: «Здесь покоится прах титулярного советника, но представленного в коллежские ассесоры…»
Пушкин долго смеялся. Подбежал к жене:
– Таша, ты слышала?
А Вера Федоровна склонилась к Карамзиной: