Последний год
Шрифт:
Александр Иванович обещает не покладая рук работать для журнала. Все, что разыскал во французских архивах о Петре, все передаст Пушкину, до последней строки.
Но многоопытен издатель «Современника». Нетерпелив историк Петра. Нельзя оставить на день без наблюдения даже такого неутомимого в трудах человека, как Тургенев. Если он медлит явиться к Пушкину, Пушкин сам идет в Демутову гостиницу.
Журнал и Петр – вот сейчас главное в работе поэта. Недаром даже в письме к отцу счел нужным сказать об этом Александр Сергеевич. Закончил свое письмо откровенным признанием:
«В этом году я довольно плохо устроил свои дела; следующий год будет лучше, как я надеюсь…»
Александр
В программе неоконченного стихотворения можно прочесть еще и такие сокровенные слова: «Блажен, кто находит подругу: тогда удались он домой…»
Этот желанный поэту дом стоит вовсе не в столице. Он стоит далеко от Петербурга.
«3наете ли вы, чего я желаю! – Пушкин открыл свое заветное желание в письме, которое пошло в Тригорское, к соседке по Михайловскому и давнему другу, Прасковье Александровне Осиповой. – Я бы хотел, – продолжал Александр Сергеевич, – чтобы вы были владелицей Михайловского…» И пусть бы новая владелица предоставила Пушкину усадьбу с садом. Туда бы и удалился поэт вместе с подругой.
Но что проку в мечтах? Зять Павлищев шлет и шлет из Михайловского приходно-расходные росписи, предвещающие неотвратимый развал имения, остающегося без всякого присмотра. Он предлагает Пушкину оставить Михайловское за собой, уплатив законные доли прочим наследникам покойной матери поэта. Он усиленно уговаривает Пушкина на сделку, суля ему архибарыши. И, увлеченный столь выгодным для поэта предложением, оценивает Михайловское вдвое против действительной его цены. Стыдно за зятя и горько за судьбу Михайловского, с которым столько связано. Пусть бы купила его Прасковья Александровна Осипова, присоединив к Тригорскому.
Где уж Пушкину быть покупщиком, когда нужно опять звать Шишкина или кого-нибудь из ему подобных! И прежде, чем звать, решить трудный вопрос: что пустить в залог?..
Александр Сергеевич подходит к окну, открывает форточку… Не успевает надышаться – в кабинет входит Александр Иванович Тургенев. Он больше всего боится простуды. Пушкин закрывает форточку и бежит, обрадованный, навстречу самому желанному из гостей.
А за окном гуляет рождественский дед-мороз. Он хозяйствует нынче в императорском Петербурге. Нагородил на Неве, перед самым Зимним дворцом, ледяной ералаш – и ништо ему. Весь народ разогнал по домам да задернул все окна парчовой завесой. Вот теперь порядок! Где встретит караульного солдата – заставит плясать с ноги на ногу; где разожгут на улице костер – дыхнет походя так, что, глядишь, уже стынут последние головешки: «Моя, мол, власть!»
Если же промчится фельдъегерь на тройке, тут никто не властен. Может, послал того фельдъегеря по важнейшему делу сам всемогущий граф Бенкендорф. Мигом скроется тройка в снежном тумане. И опять тишина.
Глава девятая
– Скоро ли представите, Александр Иванович, парижские бумаги царю? – озабоченно встретил Пушкин Тургенева.
Александр Иванович вздохнул:
– Тружусь над выписками для удобства рассмотрения. А терпения, признаюсь, не хватает. Вот уже сколько лет балансирую, как какой-нибудь канатоходец над пропастью. Коли одобрят и получу разрешение на поездку, тогда не останется в одиночестве на чужбине брат Николай. Ну, а коли не придадут значения… – и совсем запечалился кладоискатель.
– На Жуковского насядьте. Он во дворце многое может.
– Избегает меня Василий Андреевич, – признался Тургенев. – До решения государя соблюдает осторожность, как все знатные мои знакомцы. Случись что-нибудь – оправдание готово: мы, мол, с этим родичем государственного преступника хлеба-соли не водили. О Жуковском я, конечно, не говорю, – спохватился Александр Иванович, – понимаю: ему особенно трудно…
– Не подобало бы ему подражать царевым псарям. Нет в том нужды Жуковскому.
– Ему особенно трудно приходится, – продолжает Александр Иванович. – Думаете, ему в заслугу ставят, что якшается со всей русской словесностью? Василий Андреевич тоже на канате балансирует. Да, кстати, Александр Сергеевич, минувшей ночью кончил я свежую книжку вашего «Современника». А не успел бы за ночь, так и утром бы не оторвался. Вот вам короткий, но утешительный для издателя журнала отзыв. Но опять же должен вступиться за Жуковского. В своем отличном «Объяснении» по поводу «Полководца» корите вы Василия Андреевича за то, что он в своих знаменитых стихах «Певец во стане русских воинов» забыл о Барклае.
– Не только за Барклая надобно упрекнуть Жуковского, – отвечал Пушкин. – Гоже ли, к примеру, что по неопределенности ваших обстоятельств он избегает вас?
Александр Иванович давно с любопытством поглядывал на пушкинские тетради, лежавшие на столе.
– Если я верно угадал, то собрались вы, Александр Сергеевич, не суд чинить над Жуковским, а обратить меня к царю Петру?
– Угадали. Хочу представить на суд ваш страницу истории, исполненную напряженной игры своекорыстных политических страстей. – Он раскрыл тетрадь. – Много сказали современники об обстоятельствах, сопровождавших смерть Петра, но и умолчали о многом. Обязанность историка – противостоять молчальникам, в самом молчании их угадывая истину. Но как быть с истиной, если, по нашим обычаям, нельзя писать историю царей иначе, как жития святых? Впрочем, судите сами.
Пушкин прочитал короткие строки, посвященные смерти Петра.
– Так кончилась история Петра, – сказал Александр Сергеевич, – и начались смутные дни меншиковщины. Но скажите, не остаются ли вне зрения потомков все страсти, все интриги, помощью которых безродный баловень счастья Меншиков возвел на русский престол Екатерину? Когда-то я закончил «Бориса Годунова» ремаркой: «Народ безмолвствует». Но историк безмолвствовать не может. Немало извлек я тайного, относящегося к сей драматической странице.
– Я в свою очередь попотчую вас, Александр Сергеевич, документом из ряда вон выходящим. Имею в виду отысканное мною в Париже донесение французского посла при Петре I Компредона. По его донесению правительству Франции, при кончине Петра Первого русское войско шестнадцать месяцев не получало жалованья и доведено было до отчаяния непрестанными работами, а ненависть народа к иностранцам достигла последней степени. Компредону казалось, что счастью овдовевшей Екатерины и ее ближних наступил конец…
– Так, – подтвердил Пушкин. – Состояние государства было истинно бедственное. И терпение народа истощилось.
– Но, – продолжал Тургенев, – по высокопарному свидетельству французского посла, всемогущему богу оказалось возможным сделать то, что людям представлялось невозможным. А вся-то суть, если верить тому же Компредону, заключалась в том, что Меншикову удалось склонить гвардию на сторону императрицы.
– Таков и был пролог к участию гвардии в дворцовых переворотах, – подтвердил Пушкин. – Русский престол колеблется и утверждается на острие штыков.