Последний год
Шрифт:
Андрей давно готов, дело за индейцами. И однажды, ранним утром, когда по-настоящему еще не развиднелось, в его палатку вошли Красное Облако и Громовая Стрела.
— Пора, Добрая Гагара, — сказал сахем. — Тропа ждет.
— А куда собрался Громовая Стрела? — неприятно удивился Андрей
Вождь Волков был одет по-дорожному, в парку с капюшоном и в меховую шапку из волчьей головы
— Он будет тянуть след.
— Разве я женщина или ребенок? Я не первый раз встану на тропу.
— Ты не можешь! — решительно сказал сахем. — Ты не знаешь нашей
Андрей молчал. Все это было очень подозрительно! Ттынех, и даже не простой охотник, а вождь, идет на редут касяков! Редкий, исключительный случай! А что это означает? Братская, дружеская забота Красного Облака или индеец все же остается индейцем, и в темной необузданной душе сахема проснулись недоверие и подозрение?
Сахем, зорко следивший за лицом русского, подошел к нему. Взяв руку русского, он приложил ее к своему сердцу:
— Когда твоя рука лежит на моем сердце — сердцу тепло. Я доверил тебе, Добрая Гагара, жизнь моего народа. Она в этой, твоей руке, — с добрым укором сказал Красное Облако.
Андрей пристыженно покраснел, потом улыбнулся, открывая всю душу;
— Я пойду по следу Громовой Стрелы, брат мой!
…Прощальный костер зажег сам Красное Облако. Тунгаки громко, с воплями и плясками, молили духов сохранить жизнь уходящих, защитить их на тропе. Их вопли, от которых у белых людей замирает душа, не пугали ребенка, висевшего в мешке за спиной матери. Он сосредоточенно сосал кусок сырого сала и спокойно смотрел на Андрея живыми черными глазенками. «Кем вырастет он? — подумал Андрей. — Свободным охотником или всегда голодным, но пьяным попрошайкой, пресмыкающимся перед белыми хозяевами его жизни и смерти?»
К костру подошел Кривой Бобр и в последний раз попросил прошки на трубку. Единственный его глаз смотрел печально. О чем жалел старик? О крепкой касяцкой прошке или о приветливых словах и ласковой улыбке Доброй Гагары?
Вопли тунгаков смолкли, и в наступившей тишине Красное Облако сказал печально:
— Сердце мое болит. Разлука с тобой, Добрая Гагара, расколола его надвое. Пусть будет долгой твоя жизнь, браг мой!
Он отошел, накрыв голову плащом.
— Чук! — крикнул на своих собак Громовая Стрела.
— Кей-кей! — крикнул своим упряжкам русский.
Молчан первый влег в набитый мохом алык, собаки, натужно горбя спины, стронули с места тобогганы.
Воины в последнем прощальном приветствии подбросили копья, женщины и дети закричали пожелания счастливого пути. И тогда Андрей увидел Айвику. Молчаливая и неподвижная, она стояла отдельно от толпы и печально смотрела на уходящих. Андрей вскинул ружье и помахал ей. Девушка тоже подняла руку, сделала неуверенный, слабый жест и смешалась с женщинами.
Горечь разлуки обожгла сердце Андрея. Оно было полно нежности и жалости. Встретятся ли они снова? Андрей тряхнул головой и, давая выход настроению, пронзительно свистнул. Упряжка ответила взволнованным лаем.
Они шли чуть волнистыми равнинами. Идти было легко. Тобогганы не хуже, чем по снегу, мчались по густым пружинистым мхам, синим, темно-красным, фиолетовым. Громовая Стрела шел впереди, «тянул след». За его легкой спорой побежкой собаки поспевали только рысью, нередко переходя и на галоп. Тобогганы неслись так, что вылетали из-под них брызги и струи ржавой воды. На стоянках индеец молчал, изредка роняя скупые, только необходимые слова. Андрей снова удивлялся, зачем сахем послал вместе с ним на опасное, требующее осторожности дело этого угрюмого, надменно-презрительного и явно недоброжелательного человека!
И сейчас, поздним вечером, они молча сидели у костра. Андрей разогревал на костре оленьи кости и, разломав их ножом, высасывал нежный, тающий во рту костный мозг. Громовая Стрела осматривал промокшие за день, исходившие возле костра паром мокасины. Мокасины были изношены до последней степени. Он швырнул их в костер и вытащил из походного мешка новые, из белой оленьей шкуры. Надевая их, он пробормотал довольно:
— Лягу спать с теплыми ногами. Айвика любит своего брата.
Андрей весело прищурил глаз. Точно такие же мокасины он нашел в своей палатке накануне отъезда. Теперь он будет знать, кто их подбросил ему. Русский развязал мешок, достал мокасины и надел их.
— Ха! — изумленно вскрикнул Громовая Стрела. Трубка выпала из его губ. Он поднял ее, поднес было ко рту, но плюнул зло в костер и отшвырнул трубку.
Андрей, лежа на меховом одеяле, печально смотрел в звездное небо. Айвика, милая краснокожая девочка! И с тобой разделила меня эта черная ночь!
Лежавшие вокруг костра собаки вздыхали во сне и по временам поднимали головы, прислушиваясь к чему-то в тишине ночи. Но вот поднялся Молчан и сел, сторожко поставив уши. Нос его начал морщиться.
— В чем дело, Молчан? — спросил Андрей собаку. — Зверя чуешь?
Тотчас откликнулся Громовая Стрела:
— В ту сторону дым от костра. Зверь не пойдет с этой стороны.
— Люди? — Андрей сел на одеяле.
Индеец молчал. Отвернувшись от костра, он напряженно глядел в ночную тьму. Затем послышалось его неясное бормотание, похожее на квохтанье курицы. Так индейцы выражают удивление.
— Что ты видишь, Громовая Стрела? — встревожился Андрей.
— Айвика, — ответил спокойно индеец, снова поворачиваясь к костру…
Андрей вскочил, хотел бежать от костра, но услышал, как где-то близко затрещал промерзший за ночь мох. Собаки тоже вскочили, но сразу успокоились и сели, сонно зевая.
Айвика остановилась в свете костра, но не подошла к нему. Черные длинные волосы висели космами из-под мехового капора парки. Нос заострился, щеки впали, резко обозначились скулы.
— Я пришла, — несмело сказала она.
Ей не ответили. Андрей не имел права заговорить с девушкой, когда молчит ее брат. Он смотрел на осунувшееся, как в тяжелой болезни, лицо Айвики и морщился от жалости: «Боже ты мой! Мы, два здоровенных мужика, то шли, то ехали, а этот ребенок пять дней бежал по нашему следу!»