Последний грех
Шрифт:
Удивлению Туфтяя не было предела. Уверенный, что никуда «эта тварь» от него не денется, он все же был немало озадачен. Да и смятую писульку всерьез не воспринял: «Ничего, вернется. Еще прощения просить будет». Но, когда ни через неделю, ни через месяц она не вернулась, долго убеждал себя, что так ему даже лучше: никто не трепет нервы и не путается под ногами.
Но врем шло, а душевная рана не затягивалась, ныла и просила успокоения. Туфтяй решил вернуть жену.
Случай подвернулся на удивление быстро. Заметив у дома Карпыча её машину, он стал ждать. Марина вышла с незнакомым мужчиной. До ушей донеслась иностранная речь, и как ни
— Марин.
Повернувшись, она вопросительно посмотрела на него. Туфтяй робко улыбнулся.
— Привет.
Ответа не было.
— Марин, я за тобой.
— Спасибо, что предупредил.
— Я серьезно.
— Да?!
— Да!
— А зачем? Ведь, я ушла от тебя. Раз и навсегда. Разве ты не понял. У меня теперь своя жизнь.
Не зная, что и сказать, он посмотрел на иностранца.
— А это — кто?
— Разве тебя это касается?
— Я ж по-человечески с тобой, — Туфтяй был даже жалок.
— Это — Шон, мой жених.
Услышав свое имя, иностранец поправил очки, улыбнулся и кивнул.
— Уже.
— Уже! — В глазах Марины читалась решительность. — Еще вопросы будут?!
Она повернулась и, взяв Шона под руку, пошла к машине. Туфтяю вдруг стало нестерпимо больно и обидно. Два года назад эта девчонка готова была на него молиться, а теперь.…Теперь она, словно ненужную вещь, выкидывала его из своей жизни. Почему? За что? Георгию вдруг захотелось вернуть ей ту же боль, что чувствовал сейчас сам.
— Ну, сука — раз так, то смотри!
Он подлетел к иностранцу и с размаху врезал ему увесистую зуботычину. Сложившись пополам, на ногах Шон все же устоял. Очки его полетели в грязь, а из носа хлынул фонтанчик крови. Но Туфтяй и не думал останавливаться. Расходясь, ударил жертву ногой под дых, отчего даже тренированный боец оказался бы на земле. Иностранец упал.
— Ну что, тварь! Нравится тебе?! На, держи!
Туфтяй бил иностранца, но каждый удар предназначался ей — неблагодарной девчонке, оставившей его одного. Марина закричала, но крик лишь распалял негодяя. Не в силах вынести происходящее, она бросилась в дом. Через несколько секунд оттуда выбежали Карпыч, Марина и сам Хозяин.
Усача с бейсбольной битой Туфтяй не увидел. Слишком был занят. Так же, как и не видел размаха этой биты. Удар, еще один. После нескольких, он пластом лежал в луже собственной крови и не подавал признаков жизни. Смотреть на этот кошмар у Марины не было сил. Карпыч еще махал смертельной игрушкой, когда, усадив помятого избранника в машину, она дала по газам.
Туфтяю повезло меньше. Скорее, совсем не повезло. Хозяин, и до этого уже проявлявший недовольство жуликоватым поставщиком, теперь и вовсе решил избавиться от него. Повод для удаления, а теперь это выходило в самом прямом, а не в переносном смысле был налицо. Получивший с десяток ударов, Туфченко еще мог бы жить. Но оставлять ему жизнь в планы Хозяина не входило. Выждав, пока Карпыч устанет, равнодушно приказал.
— Посадишь в каблучок и отгонишь поближе к Москве. Там и бросишь.
— Что, так и оставить?
— Не тупи! Оставишь, когда убедишься, что подох. Понял?!
— Понял.
Карпыч сделал все в точности, как ему приказали. Усадил и увез куда-то в Бирюлево. Уже на месте потрогал запястье. Пульс был слабым.
— Вот сука! Живучий падла!
Пришлось исправляться. Он вытащил из кармана складной нож и нанес по бессознательному телу несколько ран. Куда бить, усач знал: сердце, артерия, печень. Шансов выжить у Туфченко не было никаких. Он умер там, где и работал — в старом ржавом каблучке.
Глава 14
С настойчивостью панчера солнце било в лицо. Макс поморщился, прячась от лучей, повернулся на бок, но сон уже ушел. Провалявшись несколько минут, он открыл глаза. Странно. Вчерашний кошмар нисколько не мучил. Будто и не было ничего. Встал с кровати, он медленно подошел к зеркалу, вгляделся. Спокойный взгляд голубых глаз. Ничего.
«Вчера я убил двух человек и ничего не чувствую. Ни тревоги, ни страха, ни раскаяния. Мои нервы в порядке. Как канаты. Если учесть моего старика, я могу претендовать на лавры серийного убийцы. Немного забавно: я и серийный убийца. Хотя, вряд ли. Я просто становлюсь таким же, как они».
До Москвы он добрался на маршрутке. Грязно-желтая Газель опустошала нутро прямо на обочине шоссе. Народ, по большей части спешивший на работу, торопливо выбирался наружу и быстро исчезал в направлении метро. Спешить ему было некуда. Желая немного прогуляться Макс медленно пошел по улице. Мимо плыли лица прохожих, деревья, дома и, вдруг все стало меркнуть. Будто растворялось в каком-то тумане. И, напротив, перед глазами, словно кадры ужасной хроники, всплывали они — умерщвленные им, люди. Карпыч что-то шамкал беззубым ртом, Маня всхлипывала и причитала, а потом все картинки покрыли всполохи горевшей хибары. Наваждение, не иначе. Макс закрыл глаза, зажмурился и вновь открыл. Не помогало, картинки крутились в голове. Он прибавил шаг, посмотрел по сторонам и постарался думать о чем-то ином. Глаза лихорадочно выискивали что-то такое, что могло занять мозг. Лица, деревья, дома…
Улица заканчивалась. Повернув голову, он увидел небольшую площадь. Возвышаясь белоснежной колокольней, посреди стоял православный храм. Макс поднял голову и увидел купола. Золотые, ни играли солнечными лучами, лучезарно отражая их свет. Глаза невольно зажмурились — сиянье маковок ослепляло. В Америке русские церкви иногда встречались к мегаполисах, их показывали по телевизору, но сейчас, впечатление от увиденного было куда сильнее. Ворожено всматриваясь в храм, он запоминал детали: купола, кресты, звонницу. Обходя строение по кругу, медленно приближался ко входу. Рядом остановилась женщина. Уже немолодая, в платке и длинной юбке, она возвела глаза на кресты и трижды перекрестилась. Макс встрепенулся: будто кто подсунул картинку из прошлого, точно так крестилась мать. Он никогда не вспоминал этого, но сейчас увиденная сцена заставила ожить воспоминания. Воскресить их из сумрака прошлого.
Мать крестила его, когда ему было уже пять. Почему она не сделала этого раньше, он не знал. Наверное, на то у нее имелись свои причины. Несмотря на нежный возраст, Макс хорошо запомнил тот день: сладкий запах ладана, раскатистое пение священника, прохладная влага купели: «Креститься раб божий…», — священник пел раскатистым басом. Его охватил страх. Нет, не детский. Страх тот был каким-то иным — всеобъемлющим, величественным, одухотворенным — он наполнял его детскую душу, как вода наполняет сосуд, с ног до головы. Священник с окладистой бородой макал в золоченный таз кисточку и брызгал ею на лицо и голову. Максиму хотелось сбежать, но бежать было нельзя. Мать крепко держала за руку и едва не плача, он ждал, когда все это кончится.