Последний грех
Шрифт:
— Ой, не знаю. Что-то он у вас больно худой.
— Так откуда же ему быть толстым, батюшка?! Питается, можно сказать, чем Бог послал. Совсем ведь пропадет мальчонка. А так при храме, на работах всяких. Возьми, благодетель ты наш, а?!
— А в детский дом не пробовали?
— Так кто ж его возьмет? При живом-то отце! Сам понимаешь.
— М-мм.
— Батюшка, ну, прояви милосердие — забери мальчонку.
Священник крякнул, отвел глаза, но отказать не смог. Пыха остался на подворье.
При храме у Прохора началась новая жизнь. Здесь его кормили, одевали, а самое главное — никто не бил и не издевался. Библейские заповеди и учение о Боге медленно, но верно стали проникать в детскую душу. Ему даже показалась, что вот
Как-то, наблюдая за его стараниями в каллиграфии, матушка нечаянно оборонила.
— Что ж ты пыхтишь, как паровоз?! Пых да пых, не к лицу это.
— Да?! А я и не замечаю, — улыбнулся Прохор. — Больше не буду.
Но пыхтеть Прохор не перестал, а дочки отца Михаила, вместе с ним писавшие диктанты, теперь звали его Пыхой. Впрочем, Прохор не обижался — после плевков и обидных прозвищ, новое имя казалось ему даже ласкательным.
Идиллия кончилась через три месяца — с отъездом матушки Лизаветы. Увидев, что дочки священника собирают вещи, мальчик поинтересовался, куда это они собрались. На что получил исчерпывающий ответ: отец матушки, живущий в соседней области, теперь тяжело болен и вот-вот может представиться, а посему они и едут повидаться с ним. На подворье оставался отец Михаил, которого, несмотря на редкое общение, Прохор интуитивно побаивался. При храме были, конечно, еще деревенские старушки, следившие за чистотой, но на ночь все они уходили домой. Собор закрывали, и на подворье оставались трое — священник в своем доме, сторож дядя Ваня в будке у ворот и сам Пыха, спавший в комнатке хозяйственного пристроя. Перелома ничего не предвещало.
Но он все же случился. Спустя два дня мироустройство новой жизни дало трещину. Громадную и роковую. Склеить которую, как позже посчитал Пыха, было уже невозможно.
Ночью, в дверь его комнаты бахнул громовой удар. Потом еще и еще. Мальчик вздрогнул, проснулся и замер. Отдававшийся гулким эхом, стук продолжался. Пыха испуганно спросил.
— Кто там?
— Прошка, открывай!
Голос принадлежал отцу Михаилу. Смолистый бас священника не узнать было невозможно. Но вот интонация.… Почти так же — сбиваясь, гневно и громко кричал на него подвыпивший отец. «Может, и не открывать вовсе, молчать и все». Но новый стук едва не снес дверь с петель и, выбора у Прохора не оставалось. Он соскочил, отдернул щеколду и тут же получил удар дверью по лбу. Священник пнул ее ногой, отчего, стукнув по голове, та заставила мальчика плюхнуться на пол.
— Ты чего тут?! Спишь?
Прохор поднял глаза. В трусах, с всклокоченной гривой и осовелыми глазами отец Михаил возвышался над ним дородной массой.
— Да. Давно. — Слова вышли хриплые и едва различимые.
— А какого хрена ты спишь? Я о тебе думаю… забочусь о тебе, кормлю… а ты?! Ты обо мне думаешь?
Мальчик молчал.
— Это видал?!
Отец Михаил оттопырил трусы и вытащил короткую сардельку полового члена. Прохор оцепенел: «Что происходит?! Он что — сошел с ума? Неужели здесь возможно такое?». Мальчик зажмурился.
Несмотря на деревенское воспитание, Прохор знал достаточно для своего возраста. Анекдоты про представителей нетрадиционной сексуальной ориентации деревню не обходили. Но, то были анекдоты, а здесь — в храме, святой отец показывал ему свой член. Прохор еще надеялся, что когда откроет глаза, все встанет на свои места: опомнившись, батюшка уберет свой инструмент. Но он не убрал.
— Давай, ползи сюды.
— Зачем?! — Прохор не шелохнулся.
— Ползи, говорю! Причащать тебя буду, — священник блудливо улыбнулся.
— Батюшка, а может, завтра?!
— Иди! — толстый палец упрямо ткнул вниз. Как раз туда, где кончался сморщенный фаллос.
Прохор заглянул в пьяные глаза батюшки и отпрянул. Прочитанное в них не сулило ничего хорошего. Отец Михаил громко икнул и, не дождавшись, пока худощавый отрок послушается, сам двинул свои телеса.
— А-а-а!
Закричав, Прохор кинулся к выходу, юркнул мимо внушительного пуза и скрылся за дверью. Отец Михаил в недоумении повернулся. Уверенный, что деваться приемышу некуда, поп решил вернуть его силой зычного баса.
— Прошка, куда ты?!
Ответа не было.
— Вернись, окаянный!
Прохор бежал.
— Не вернешься, будет худо! Слышишь, чертила?!
Но Прохор, хоть и слышал, возвращаться не спешил. Он спрятался под лестницей и даже, не слыша всей отпущенной ему брани, тихо запалкал. Мальчик вдруг четко осознал, что спокойной жизни при приходе вряд ли у него получится. Нужно было искать новое пристанище.
Нет, Пыха не ринулся бежать с подворья напролом. Ворота на ночь были закрыты, да и глупо было так поступать. Он уже был ученым, а потому знал, что если и бежать, то нужно было взять хотя бы немного еды. Затаившись, Прохор стал ждать, пока батюшка выйдет из пристроя. Тот не заставил себя долго ждать, напевая эстрадный шлягер, в шлепанцах продефилировал на выход. А мальчик вернулся в комнату. Уже там Прохор обнаружил, что немногочисленные вещи его выкинуты на пол и смочены какой-то жидкостью, запах которой не оставлял сомнений в ее физиологическом происхождении. Выбрав то, что посуше, он оделся, подобрал тонкую тетрадь с диктантами, маленький Псалтирь, подаренный матушкой Лизаветой, и вышел из пристроя. Он уже хотел махнуть через забор, благо сторожевые собаки при его появлении даже не стали брехать, но передумал. Осознавая, что теперь ему предстоит нелегкий путь, Прохор решил взять с собой миниатюрную икону Богородицы, которой молилась матушка Лизавета. И хотя храм был закрыт, мальчик, отлично знал, как проникнуть в него иначе. Подставив палку, он пролез в высокое, с едва прикрытой фрамугой окно и оказался внутри. Уже с трофеем, аккуратно завязанным в чистую тряпицу, Пыха перелез через забор и покинул обитель. Укоры совести его не мучили.
Через полчаса Прохор пришел на железнодорожную станцию. Грузовой вагон, на площадку которого он незаметно взобрался, загремев сцепкой, тронулся и повез его прочь. Прохор внезапно возбудился. Для него это было новое: поезд, дорога, ветер в лицо. Мимо поплыли дома, деревья, засаженные поля. Потом все стало надоедать. Леса, то тянулись нескончаемой зеленой лентой, то уступали место засеянным рожью, полям. Он достал Псалтирь и принялся читать. Ближе к вечеру жутко захотелось есть, но все припасы были уже съедены и оставалось только лечь спать. Его так и обнаружили спящим на площадке грузового вагона. Путейцы отвели сонного и непонимающего нарушителя к дежурному по станции, где засыпали вопросами — кто, откуда, куда?! Отвечать мальчишка не спешил, боялся, что его вернут в Покровку, а еще хуже — к родному отцу. Зато жутко хотел есть. Пустив слезу, Пыха попросил кусок хлеба. Дежурная — сорокалетняя разведенка с двумя детьми не выдержала и отдала ему свой обед. А после, когда путейцы ушли прочь, под честное слово — не появляться больше на «железке», отпустила на все четыре стороны. Прохор вдруг «вспомнил», что неподалеку живет его родня — двоюродная сестра матери, к которой он и ехал. Конечно, никакой сестры не былои в помине, но знать об этом дежурная не могла.
Станция, куда прибыл Прохор, располагалась неподалеку от райцентра. Прохор увидел огни и принял его за большой город, где он еще ни разу не бывал. Через пару часов пыльная грунтовая дорога кончилась, и он подошел к пятиэтажке. Впервые увидев панельные дома, Пыха удивился, как здесь могли жить люди. Скотину, ведь, наверх заводить не просто, да и не было на балконах никакой живности.
Он зашел в подъезд, забрался на верхнюю площадку и, свернувшись калачиком, заснул. Спал он недолго, внизу захлопали дверями и, мальчик проснулся. Желудок, к несчастью, тоже. Пыха задумался. Пропитание он мог добыть старым способом — залезть к кому-нибудь в сарай и взять то, что нужно. Но после проповедей матушки Елизаветы этот вариант представлялся крайне порочным. Пыха решил, что оставит его на самый крайний случай.