Последний грех
Шрифт:
Обогнув панельный дом, он увидел шоссейную дорогу. Серое полотно привело его на площадь, где возле двухэтажного универмага Прохор сел на колени, поставил икону и банку и начал молиться. Местные от вида чумазого мальчугана, клавшего поклоны и кресты, немного обалдели. Но мальчуган их разжалобил. Пыхе кидали мелочь, предлагали еду и даже хотели помочь с обустройством в детский дом. На что мальчик отвечал нескладной скороговоркой: «Не могу я. Мне к брату, в Москву надо. Он там на стройке, один и не знает, что мамка померла».
Легенда о несуществующем брате поначалу звучала настолько нескладно, что люди сразу
От столицы он поначалу ошалел. Машины, люди, здания — все казалось неестественным, шумным и жестоким. Деревенскому оборвышу хотелось немедленно дать деру из этого бурлящего муравейника. И он непременно сделал бы это, но столичные подачки, которые прохожие успели накидать ему в кружку, быстро охладили душевный дискомфорт. Пришлось задержаться. На следующий день было то же самое и… Прохор решил отсрочить день побега. Денег ему теперь хватало не только на еду, которую здесь нетронутой можно было найти на помойке, но и на развлечения в виде игровых автоматов и всевозможных аттракционов.
Он бы так и жил, не зная горя, но «Москва нищенская» уже давно была разделена на части, и долго снимать пенки одинокому беспризорнику никто не позволил. Вечером, в переходе к Пыхе подошли два взрослых парня. Не говоря ни слова, один ударил в лицо и потащил на выход. На ступенях он опомнился — вырвался и побежал, выкрикивая громкое «Помогите!». Это его и спасло. Бросаться за кричащим пацаном парни не решились. Оставили на потом, уверенные, что он обязательно вернется на точку. И не один, а с кем-то, кому уже можно будет предъявить. Но пацан не вернулся. И тому была иная, чем страх, причина. Икона матушки Лизаветы, оставленная в переходе, была безнадежна утрачена. В чем Прохор увидел знак свыше: «Подавать мне без нее не будут. Значит, придется воровать. А воровство ради пропитания — не есть грех».
Мусорные баки, стоявшие во дворах, для бомжей были настоящим клондайком. В них они находили питание, общение и даже сон. Где мусор, там и бомжи. И наоборот. Опустившийся на дно жизни, человек сводил ее к удовлетворению физиологических потребностей: поесть, поспать, испражниться. Ну и, конечно, выпить. Не важно что — водку, спирт, технический денатурат. Главное — чтобы посильнее вдарило по мозгам и отключило их от серой безнадежной реальности. Поэтому, выпив, бомжи и ночевали в баках, лишая беспризорников их части добычи.
В этот раз Максиму, кажется, повезло. Небольшая площадь в центре Москвы и ни одного бродяги. С одной стороны — деревья-дома, с другой — ларьки с этими самыми мусорными баками, а посреди — пятачок. Понаблюдав пару дней, он выяснил — пятачок-то не прост. Серьезные мужчины с короткими стрижками и в кожаных куртках поверх пиджаков цвета переспелой малины любили здесь забить стрелку. В руках, карманах и даже под мышкой эти люди носили что-то ценное — кошелек, борсетку, портфель. Дерзкий оборвыш надеялся на внезапность и быстрые ноги. И, конечно же, на фарт.
Сонные Пашка и Пыха не понимали, куда и зачем ведет их приятель. И лишь, когда мальчишки увидели набитые с горкой мусорные баки, заметно оживились. Отбросив остатки дремы, Пыха подпрыгнул и нырнул в железное нутро, Пашка остался на подхвате — ждать трофеи. После новогодних праздников баки были, как супермаркет. Москвичи избавлялись от сухих елок, пустых бутылок, подарочных коробок, а то и самих подарков в виде символов года и рождественских свечей. Вместе с ненужным барахлом люди часто выкидывали довольно ценные предметы: украшения, вещи и даже деньги. Пыха об этом знал, оттого, невзирая на недовольное шипение Максима, увлеченно рылся в посленовогодних залежах. Мозолистой пятерней, словно ковшом, он выгребал мусор, цедил его и все мало-мальски ценное передавал Пашке. Тот уже окончательно решал, стоило брать вещь или оставить ее там, где и нашли. Пока, ничего ценного не попадалось.
Максиму было не до них. Отвернувшись, пацан рассматривал пятак. Полуметровый промежуток меж баков идеально подходил для обзора. Хотя, что там могло быть интересного, приятели не понимали.
— Э, слышьте! — Максим опять зашипел. — Хорош там лазить. Смотрите! Вон туда!
Пыха, вынырнув из бака, посмотрел, куда Максим тыкал грязным пальцем.
— Видите, барсетка у него…
— У кого? — Пыха не понимал.
— Да вон, у того амбала.… Видишь? Рукой прижимает. Аж распирает от бабла.
Осознав на кого он показывает, Пыха даже растерялся. Может, на пятаке был еще кто-то, кого он не видел. Но нет — кроме крепкого, с бритой головой, парня там никого не было. А на жертву бритый совсем не походил. Скорее наоборот: уверенный взгляд, мускулистая фигура, вбирающие воздух, широкие ноздри. Это был хищник, а не жертва. Разве что, массивная золотая цепь, немного рушила образ дикаря. Ошейник, пусть и золотой, носят выдрессированные твари, а не обитатели прерий. Но крепышу было плевать, цепь была опознавательным знаком. Атрибутом крутого парня. Оттого, и висела она, доступная всеобщему взору, поверх черной водолазки. И даже кожаная куртка, несмотря на легкий мороз, была распахнута так, чтобы не скрыть сияние золота на январском солнце.
Облокотившись на крышу темно-синего Форд Скорпио, крепыш смотрел на дорогу и курил.
— Здоровый какой! — Поверить, что Максим решил его ограбить, Пыха не мог.
— Да не гунди ты! Сам вижу, что не инвалид. Паш, ты чего думаешь?
— Не знаю. — Вид потенциальной жертвы Пашку тоже не воодушевлял. — И, правда, здоровый. А если догонит?!
— Не догонит. У него ноги, видишь, какие — короткие и толстые.
— Не короче твоих, — Пыха апеллировал к благоразумию. — Может, кого-нибудь другого грабанем?!
— Кого другого?! Ты посмотри, какой у него лопатник. Аж пыжится весь. Один заход и все. Там на все хватит.
Пацаны настороженно молчали.
— Короче, Паш. — Максим не отрывал от барсетки взгляд. — Он, кажись, ждет кого-то. Сейчас, наверное, еще кто-то приедет и, они «тереть» начнут. Я попробую один, а если что — вы там поможете.
— Угу.
Безумная затея Пашке не нравилась, но «каркать», подобно Пыхе, он не решался. Друг уже все решил, а значит, слушать никого не станет.