Последний интегратор
Шрифт:
– - Да, буровые, трубопровод. Но для начала -- природный резерват на Юраке.
Мне показалось знакомым это название -- Юрак. Что-то из учебника географии.
– - Это ведь совсем другая область, -- сказал первый зам.
– - Или вы теперь и медведей защищаете?
– - Там используется труд кхандов. Хотел проверить, нет ли нарушений закона.
– - Вы везде видите нарушения. На Юраке нет и не может быть нарушений. Группа академиков заявила, что в этом месте устраивать резерват нельзя. Наши биологи утверждают, что обязательно нужно. Пока мы заморозили
– - Значит, мне там нечего делать, -- сказал Карапчевский.
– - Тогда только буровые.
– - Принято, -- сказал первый зам.
– - Вот видите, как всё просто. Зачем по каждой мелочи беспокоить губернатора?
– - Такая у меня работа, -- сказал Карапчевский.
– - Беспокоить.
– - Если не возражаете, я сам с удовольствием с вами слетаю.
– - Не возражаю, конечно.
– - Север -- наша молодость!
– - сказал первый зам. Его веки поднялись, глаза засверкали.
– - Вы не застали той воистину грандиозной эпохи. Вам не понять. Я же полсевера застроил!..
Выйдя из дома губернатора, мы пешком направились к Первой гимназии.
– - Молодость он вспомнил...
– - пробормотал Карапчевский, но продолжать не стал.
* * *
Двухэтажная гимназия была выкрашена в яркие бело-синие цвета. От шума улиц её отгораживал знаменитый парк, где Майя и Наташа провели детские годы. На постаменте у ворот высился знаменитый глобус, о котором Майя и Наташа прожужжали мне все уши. Сам глобус давно потемнел, позеленел, но оба полюса сверкали от постоянных прикосновений.
Карапчевский остановился у глобуса и задумчиво погладил южный полюс. Потом встал на цыпочки и дотянулся до северного. Он оглянулся на меня и подмигнул. Я не стал гладить полюса. Эта примета работала только для гимназистов и выпускников.
Внутри царила тишина -- шёл урок. На первом этаже стояли бюсты великих учёных, писателей, военачальников, педагогов. В конце ряда был стенд, где находились кубки, вымпелы, грамоты. На втором этаже все стены были увешаны детскими рисунками -- от каракулей малышей до почти профессиональных работ -- и фотографиями из гимназической жизни. Я пробегал по фотографиям взглядом и не находил ни одного кхандского лица.
В кабинете директора нас тоже встретила секретарша. Она сказала, что директор сейчас на уроке, а урок закончится через десять минут.
Карапчевский сел на диванчик, откинулся на спинку и закрыл глаза. Я стоял рядом, опираясь о подоконник.
Скоро раздался звонок. Карапчевский дёрнул головой и открыл глаза.
Всё здание одновременно охватил гул. Коридор заполнила толпа мальчиков и девочек в бело-синих галстуках, похожих на легионерские.
Поверх этой толпы плыл пожилой, седовласый господин в очках. Он успевал одновременно отвечать на десятки "здрасьте" и разговаривать с какой-то женщиной. Он заметил Карапчевского и что-то сказал собеседнице. Та посмотрела на нас и ушла. Седовласый
– - Очень рад, что не забываете свой второй дом, -- сказал директор, по-старчески сопя носом.
– - Я к вам ругаться, -- сказал Карапчевский.
Директор нахмурил густые седые брови и пригласил нас в кабинет. Кабинет тоже был увешан фотографиями и детскими рисунками. За директорским креслом висела фотография: директор и президент стоят рядом с глобусом и жмут друг другу руки.
– - Я знаю, из-за чего вы хотите ругаться, -- сказал директор.
– - Не стану увиливать, я с себя вины не снимаю. Но один в поле не воин.
– - Раньше вы были воином, -- сказал Карапчевский.
– - Саша, всё меняется, -- учительским тоном сказал директор.
– - Времена меняются...
– - И мы меняемся вместе с ними, -- закончил Карапчевский.
– - Как же это произошло, Виталий Петрович? Я только на вас и надеялся. Ведь вы с самого начала были за меня. А теперь я теряю самых верных сторонников.
– - Я и теперь за вас. Но я не могу, когда все давят. Учителя, родители, управление образования.
– - Кто давит? Назовите имена, должности. Мы будем разбираться с ними.
– - Боюсь, вы не понимаете. Нет никакой гидры, которой вы можете отрубить головы и тем самым восстановить справедливость. Иначе вам придётся рубить головы всем.
– - Непонятная метафора.
– - Не притворяйтесь дураком, у вас это плохо получается. Вспомните, как наша гимназия стала совместной. Это не моя воля, такие вопросы решает родительский комитет. Один родитель предложил, а остальные поддержали. И учителя были с ними. Теперь другой родитель предложил сделать гимназию раздельной, а остальные снова поддержали. И учителя с ними.
– - А родители-кханды, -- сказал Карапчевский.
– - Они тоже поддержали?
– - Они промолчали, -- мрачно произнёс директор.
– - А вы их спрашивали?
– - Спрашивали. Я разговаривал с каждым. Я просил их выступить. Хотя бы для соблюдения процедуры. Мне отвечали: нам это не нужно. На последнее собрание кханды вообще не явились.
– - А дети?
– - спросил Карапчевский.
– - Где ваша хвалёная детская демократия? Девять лет они учились вместе, а теперь предали своих товарищей. Этому вы их учите?
Лицо директора помрачнело ещё больше. Переход на детей ему не понравился.
– - Давайте не перекладывать взрослые проблемы на детские плечи. Мне хватает того, что родители прикрываются заботой о детях. Предательство? У меня в двенадцатом классе мальчики подрались из-за этого. Я не хочу, чтобы среди них началась гражданская война.
– - Она уже идёт много лет, -- сказал Карапчевский.
– - Вы вырастили новое поколение людей, поколение интеграторов. Теперь, когда они повзрослели и хотят высказаться, вы говорите: они дети, пусть играют в игрушки. Вот мой новый сотрудник Иван -- тоже недавний гимназист, теперь студент. Ему вы тоже посоветуете играть в игрушки?