Последний из праведников
Шрифт:
— Нет, вы его послушайте! — закричала Муттер Юдифь, и Эрни заметил, как у нее перекосился рот и сверкнули белые зубы.
— Живо наверх! — приняла она решение и первой бросилась бежать.
Остальные молча последовали за ней. «Даже дед. и тот стал осторожно взбираться по ступенькам». — отметил про себя Эрни.
Окно на площадке третьего этажа, выходившее на улицу, было закрыто. Эрни пролез между ногами деда как раз в тот момент, когда на перекрестке показалась колонна штурмовиков. Их песня резко ударила в стекла, а шаги, казалось, загудели по
«Лишь только брызнет кровь еврейская из-под ножа…»
— Раз-два! Раз-два! — командовал начальник колонны.
«Душа поет, и восторгается душа!..»
— Раз-два!
Колонна свернула на улицу Бургомистров, и от нее остался лишь затихающий гул, слуховая галлюцинация.
— Какие они страшные! — жалобно сказала барышня Блюменталь. — Даже…
— Ну, хватит, — перебила ее Муттер Юдифь, — нечего об этом вспоминать! Теперь нужно поторапливаться, мы опаздываем.
— Я не хочу туда идти! — заныл Яков.
— Куда это «туда»? — насторожилась Юдифь.
— В синагогу…
Вместо ответа старая женщина схватила внука за плечо и вкатила ему увесистую оплеуху. Затем, успокоившись, она выпрямилась во весь свой могучий рост и постановила:
— Нельзя идти в синагогу всем вместе, пойдем разными дорогами. Сегодня у них, видно, на евреев разыгрался аппетит. Эрни, бери Якова и отправляйся в обход Гимназии… Ну-ка, живо!
И отвернувшись от обоих мальчиков, которые уже взялись за руки, она принялась отдавать дальнейшие распоряжения.
Эрни с силой сжал руку маленького Якова, которая была больше его собственной. С каждой ступенькой Яков хныкал все тише и, когда они очутились внизу, совсем замолчал.
— Уже спустились? — крикнула Муттер Юдифь в пролет лестницы.
— Да, — ответил Эрни как можно тише. Там, у подножия темной лестницы, на расстоянии трех этажей от родных, Эрни сразу же почувствовал, как он одинок. А когда он робко вышел на освещенную улицу, то от щемящей тоски мучительно захотелось немедленно вернуться туда, наверх, в это случайное убежище, пусть ненадежное, но все же прикрытое тенью Муттер Юдифь.
В руке у него дрожала пухлая ладонь Якова, который плелся сзади. Его круглое лицо словно распухло от страха, синяя фуражка была надвинута на лоб, как всегда, лихо, по-жокейски, но по хныканью Эрни догадался, что Яков сильно трусит.
— Не могу же я тебя тащить, — проговорил Эрни мягко.
Яков непонимающе уставился на него, выпятил живот и начал передвигать ноги, держась за брата вытянутой рукой. Но почти сейчас же он заныл:
— Ты слишком быстро идешь, я так не могу.
— Ты же больше меня, — не выдержал Эрни.
— Да, но я же меньше, — возразил Яков, имея
Они шли по узким, темным переулкам.
Старший тащил за собой младшего. До улицы Пассеро все было спокойно. Эрни снял висевший у него на груди сиреневый платок для верхнего карманчика (традиционный подарок Муттер Юдифь), который явно привлекал взгляды прохожих. Постепенно улицы становились более широкими, солнце здесь ярче освещало фасады домов: дети приближались к богатым кварталам. Тут они немного успокоились: казалось, ни у кого не было дурных намерений по отношению к ним. Обычно Эрни легко ориентировался и представлял себе, куда нужно идти, но здесь, среди красивых домов, таких разных и так удивительно похожих друг на друга, ему трудно было найти дорогу.
В районе Ригенштрассе совсем другое дело. Маленькие, приземистые и действительно одинаковые дома имеют свое лицо, как люди. Их можно узнать с первого взгляда. А у домов в богатых кварталах нет запаха, подумал Эрни, они, как пресная вода.
— Далеко еще? — отдуваясь, спросил Яков.
— Нужно только выйти к Гимназии, — уверенно ответил Эрни, — там я живо разберусь.
— Этих улиц я совсем не знаю, я их и не видел никогда. Может, лучше спросить, а?
— Спрашивать нельзя, — немного подумав, ответил Эрни.
— Это еще почему?
— Потому что у нас акцент еврейский, — рассудил Эрни, — сразу видно, что мы евреи.
— А если мы молчим, думаешь, не видно? Хоть мы рта не раскроем — все равно видно, — съязвил Яков.
Беглым взглядом Эрни сравнил белокурых ребятишек в будничной одежде, которые играли возле тротуара, с коротенькой фигуркой принаряженного Якова. Ботинки начищены до блеска, штанишки и рубашка отглажены, лицо и шея чисто вымыты, на мелкие колечки черных кудрей напялена нелепая клетчатая фуражка, еврейские глаза, еврейский нос, робко согнувшийся над верхней губой.
— И верно, — сказал Эрни, — сегодня суббота, а мы одеты, как они в воскресенье.
— И в шапках, — намекнул Яков.
— Тоже верно, — согласился Эрни, — летом они шапок не носят.
— Ну, так как, спросишь?
Эрни не ответил. Он огляделся вокруг, оценивая христианский мир. Наконец, после некоторых колебаний он остановил свой выбор на низенькой женщине, которая подметала возле дома. Волоча за собой Якова, он приподнял берет и спросил с самым лучшим немецким произношением, на которое только был способен, как пройти к Гимназии.
— Прямо, — удивленно ответила маленькая женщина.
Потом, вглядевшись в Эрни, она подперла подбородок ручкой метлы и, понимающе улыбаясь одними глазами, добавила:
— Правильно, ребятки, лучше идите этой дорогой, на главной улице для вас теперь опасно: они целый день там вышагивают. Только, может, вам лучше и вовсе не ходить в вашу синагогу…
Тут из дверей вышла другая женщина.
— Опять они! И как только вы можете с ними разговаривать?! — воскликнула она и, повернувшись к детям, добавила: — Тю-тю, еврейчики, эх, и достанется вам сегодня!