Последний из рыцарей
Шрифт:
— Я тоже. Но близится полнолуние, а это любимое время всех еретиков.
— Нет, это невозможно! — прошептал доктор, глядя на летнее небо. — Чтобы среди бела дня, в городе… Неужели такое может произойти у нас, в наше просвещенное время, когда господствует христианство?
— Ты имеешь в виду приношение в жертву людей?
Доктор быстро огляделся:
— Не произноси этих слов, от них у меня мороз продирает по коже. Но ты прав, я имел в виду именно это.
— Конечно,
Доктор кивнул:
— К сожалению, ты прав. Но эта девочка, эта Марина… Бедняжка, мы почти не замечали ее!
— Да, должен признаться, что не могу даже вспомнить, как она выглядела. Она, словно нарочно, держалась в тени. Точно все время ждала удара.
— Да уж от ее отца можно ждать всего, чего угодно, — пробормотал доктор. — Он бы, не задумываясь, поднял на нее руку, если бы усмотрел в ней помеху для себя.
— Боюсь, такая неприметная девочка могла оказаться идеальной жертвой для этих поклонников сатаны. Из-за болезни матери она была предоставлена самой себе. Всегда чувствовала себя униженной и старалась держаться в тени.
— Ты заметил, что мы говорим о ней в прошедшем времени? — Доктор вздрогнул от страха. — Словно ее уже нет…
Он умолк. Комендант смотрел куда-то вдаль.
— Никто не мог войти во дворец или выйти из него незамеченным, — задумчиво сказал он. — Если мы правы в своих самых худших предположениях, то, значит…
— Поборники уже хозяйничают во дворце, — продолжил его мысль доктор. — Со всеми своими кровавыми оргиями, или, не знаю уж, чем они там занимаются.
— Даже не говори! Но ведь мы обшарили весь дворец. Должно быть, что-то все-таки ускользнуло от нашего внимания.
— Это лишний раз означает, что во дворце есть люди, которые действуют с ними заодно.
— Но ведь мы предполагали это и раньше?
— Предполагали. Однако меня пугает другое. Эта девочка, безусловно, была непорочна. Так сказать, нераспустившийся бутон. А в древних письменах говорится, что именно непорочных дев обычно приносили в жертву язычники.
— Будем искать дальше, — быстро сказал комендант.
Как раз в тот день Тристан вернулся во дворец.
Напуганный вестью об исчезновении Марины, он бросился к герцогине. У нее были доктор и камеристка, они пытались успокоить несчастную мать, которая только что очнулась от обморока.
— О, маркграф!.. — прошептала Хильдегард. — Моя Марина…
— Я все знаю, — коротко сказал Тристан. — И сию минуту присоединяюсь к поискам Марины. Хотел только справиться о вашем здоровье, герцогиня.
Лицо Хильдегард исказилось от муки, она попыталась что-то сказать, но не смогла справиться с рыданиями.
— Как ужасно, что все случилось именно сегодня, — шепотом сказал доктор. — Герцогиня сильно похудела за последние дни, и я очень тревожусь за нее.
— Для Ее Высочества немного похудеть только полезно, — спокойно сказал Тристан. — Гораздо хуже, что судьба не уберегла ее от такого удара.
— Я была так счастлива, — рыдала Хильдегард, не отрывая глаз от Тристана. — Я уже очень давно не была так счастлива! И надо же, такое горе!
Несмотря на то, что лицо Хильдегард опухло от слез, Тристан больше не видел на нем болезненного отека. Значит, приготовленное им снадобье Людей Льда все-таки подействовало.
— Сейчас вы должны отдохнуть, Ваше Высочество. Я не успокоюсь, пока не найду Марину.
Но живой или мертвой, этого он не сказал. Хильдегард схватила его руку.
— Слава Богу, что вы вернулись, маркграф. Теперь я знаю, что мне есть на кого положиться!
Даже доктора удивило, что герцогиня внезапно успокоилась.
— Я не могу лежать здесь одна, — решительно сказала она. — Я намерена искать ее вместе с вами!
Тристан взглянул на доктора:
— Я думаю, что это было бы только полезно для здоровья Ее Высочества, — нерешительно сказал он. — Я могу на руках отнести Ее Высочество вниз по лестнице…
Хильдегард с мольбой переводила взгляд с одного на другого:
— Пожалуйста… Разрешите мне!
Подумав, доктор, наконец, согласился. Хильдегард попросила камеристку принести ей пеньюар. Тристан поднял герцогиню на руки. Он сразу заметил, как она похудела, хотя небольшие отеки еще сохранились. И опять у него сжалось сердце от жалости к этой женщине, которую преследовали несчастья.
— Мне стыдно, что я такая тяжелая, — прошептала она.
— Я не чувствую ни малейшей тяжести.
Хильдегард доверчиво обхватила руками шею Тристана.
— Часть пути я могла бы пройти и сама. Головокружения начинаются, но потом быстро проходят. О, Тристан… Можно мне называть вас Тристаном?
— Вы окажете мне честь, Ваше Высочество.
— Благодарю вас! Тристан, я этого не выдержу! Все остальное мне теперь безразлично. Я могу думать только о Марине.