Последний клиент
Шрифт:
— Скидывайте с себя все! Щас я принесу переодеться…
— И галстук не забудь! Придется его фотографировать, — посоветовал напарник, увлеченный набором телефонного номера.
Через четверть часа, как только общими усилиями туалет Сокольских был завершен, старика щелкнули «Полароидом» на фоне пришпиленной к обоям булавками простыни, накинули на тощие плечи дорогущее зятево пальто на меху и вывели на улицу. Там их ожидал микроавтобус, из которого, словно черти из табакерки, выскочили несколько парней в синих спецовках и, приняв у сопровождающих Николая Федоровича ключи от квартиры, без слов отправились в подъезд.
— Ну! Забирайся, батяня! — словно вынуждая себя выдерживать нейтральную интонацию, скомандовал Дима. — Ехать нам с тобой к дьяволу на рога, а в темноте хрен увидишь
— А как же дочка?
— А ты не боись! Мы ее того… по дороге подберем…
Неподалеку от ВДНХ дверь автобуса на минутку распахнулась, и в его салон чья-то могучая рука втолкнула недоумевающую Ингу. Старик был внутренне рад появлению знакомого лица, но, ощущая себя слишком подавленным происходящим, изобразил вместо приветствия жалкую гримасу. Инга же, шумно дыша от негодования, присела на краешек свободного кресла в среднем ряду и, как птичка, с нервно-внимательной быстротой принялась разглядывать окружающих ее людей.
— Да вы, госпожа Галкина, успокойтесь и пристегните ремень. Ехать нам далече, а по дороге все с вами успеем прояснить. Ну а вы в свою очередь, если получится, обрисуете ситуацию вашему папаше… — Сидящий рядом с водителем мужчина одобряюще кивнул и развернулся спиной к притихшей компании. — Приказ руководства «Аякса»: немедленно эвакуировать всех родственников вашего благоверного на безопасное расстояние.
— Так что же случилось? — вскинулась Инга. Если судить по истерическим ноткам, прозвеневшим в вопросе, до нервного срыва остался лишь шаг.
— Ну, как вам все сразу объяснить… — охотно продолжил старший. — По слухам, то ли ваш муж украл у своего клиента товара на сорок пять миллионов долларов, то ли у него украли чужое… Но за достаточно короткий промежуток времени погибло уже несколько человек, каким-то образом связанных с последними инициативами вашего супруга.
Дорога действительно предстояла долгая, и времени, чтобы втолковать в растрепанную мыслями женскую головку логику происходящего, было предостаточно. Инга узнала, что несколько часов назад, в камере следственного изолятора, в Бутырках, был найден мертвым какой-то армянин, являвшийся некоторое время клиентом ее мужа. Что ее отец с испугу пристрелил каких-то двух громил, без приглашения ввалившихся в их квартиру на Ленинском. Что ее муж, Володя, сейчас пребывает неподалеку от Питера и ждет погрузки на корабль. Узнала она также и о том, что решен вопрос о временном передислоцировании ее, Инги, и ее отца, Николая Федоровича, на «запасной аэродром».
Слова «передислоцирование» и «запасной аэродром» были свежи для ее слуха, но какая связь между самолетами и кораблем под Петербургом, она не понимала. Подобные схемы не для женского ума. Однако известие о первой остановке, которая ожидает их с мужем в Марселе, куда, собственно, счастливое семейство отравится морским путем, вынудило Ингу замолкнуть и поразмышлять. Далее Псковской области она никуда из Москвы не выезжала, и город Марсель представлялся в ее фантазиях декорациями к оперетте «Фиалка Монмартра», увиденной ею в глубоком девичестве по Центральному телевидению.
Пытаясь по-женски приспособиться к меняющейся обстановке, Инга молча смотрела в окно на опустошенные осенним ветром деревья, на измотанные людской заботой, изуродованные поля и думала о муже. О Володе, милом, может быть, не всегда откровенном, но, на ее взгляд, честном человеке, и образ его, возникающий в сознании женщины, странно диссонировал с предположениями о неблаговидном поступке с подзащитным, с известием о краже какого-то товара, стоимость которого даже трудно себе представить. А то, что ее отец, этот совершенно бесполезный и безвредный, как все интеллигенты старой закваски, инвалид сумел расстрелять в их с Володей квартире каких-то двух злонамеренных типов, — это известие и вовсе ввело Ингу в транс.
Мягкий, бесшумный ход автобуса укачивал девушку. Небо за стеклами автомобиля темнело, и она уснула, последним осознанным движением вжав свою сумочку в низ живота. Уснула без сновидений, словно маленький дикий зверек, впавший в зимнее оцепенение. А впереди ее ждал Ломоносовский порт с синеющим на бодром ветру Володей, с чуть рьяным и слегка взволнованным встречей Петром, и последними двадцатью вагонами кубинского сахара, готовыми вот-вот покатиться куда-то в глубь России… И непонятный капитан-грек, спокойный, как адмиралтейский якорь, и свинцовая даль неприветливой Балтики, и уплывающий за горизонт Кронштадт — все это будет для Инги внове. И только слово «Марсель» слегка согреет остывшую на верхней палубе душу. И Володя, с прямым и честным взглядом, но почему-то виновато улыбающийся, несколько раз помянет какие-то триста пятьдесят тысяч долларов и квартиру в Коста-дель-Соль… А как быть с их квартирой на Ленинском? Вероятно, она не получит ответа от мужа. Ее Володя не менее растерян, и ему, и Инге, и ее отцу останется только ждать, ждать сказочного города по имени Марсель, неизвестно откуда взявшегося в декабре тепла и чего-то еще, о чем смутно предупреждала Ингу ее интуиция. В этом предупреждении не было ни доброго, ни плохого. Это было что-то новое, и это новое было ее будущим. Неясным, но достаточно близким будущим.
Немного не доезжая до Новгорода, у поста ГАИ, автобус, сбавив ход, остановился. Инга, очнувшись, прильнула к окну — дорога нисколько не утомила ее, а глубокий, пусть и недолгий сон помог справиться с неразберихой, возникшей в ее головке… Эти внезапные люди — коллеги ее мужа, ее отец… Более беспомощным и жалким она видела его, пожалуй, только в день его приезда в Москву, когда он стоял, коченея, под мерзким темным изваянием на площади перед их домом. Инга повернула голову к отцу — он сидел на заднем сиденье, неподвижно вперив взор куда-то вдаль, изредка взмаргивая. Инга снова посмотрела в окно — у будочки ГАИ она приметила джип своего мужа, несколько милицейских авто и группу людей, из которых она сразу выделила Володю и его приятеля по прежней службе, Сережу Грибова. Сергей что-то с ленцой втолковывал Галкину, а Володя переминался с ноги на ногу, то порываясь перебежать дорогу, то оглядываясь на темную массу слегка помятого джипа. Наконец последние слова были сказаны. Галкин торопливыми мелкими шажками перешел автостраду и, откинув одну из половинок боковой дверцы, забрался в автобус. Вслед ему водитель внес большой красивый чемодан и что-то бесформенное, может быть, пакет или сверток. Инга в полумраке не смогла разобрать, что именно, и машина тронулась. Тронулась вперед без команды, при необъяснимом, полном молчании.
— Володя, — несмело прозвучал голос Инги, — ты можешь мне объяснить, что происходит?
Галкин, притулившись рядом с окаменевшим тестем, вздрогнул, несколько раз вздохнул и, с подозрением покосившись на Сокольских, незаметно отодвинулся от него в сторонку:
— Потом, потом, милая… Потом я тебе все объясню.
— Хорошо. — Инга повернулась в своем кресле, успокоившись окончательно. Все ее близкие рядом, целы и невредимы. А это значит, что и ей ничто не угрожает. Ничто…
Промелькнули незаметно последние сто верст, обласканный светом заснеженный проспект, ветхие пятиэтажки. Инга, чуть шевеля губами, считывала с проносящихся мимо табличек названия питерских предместий. Время текло неровно, то медленно тянулось среди пролесков вдоль дороги, то ускоряло свой ход в залитых парадной иллюминацией отреставрированных дворцах и вновь утыкалось в темень, распарываемую фарами несущегося по шоссе «Шевроле».
— «Ломоносов», — прошептала Инга, и автобус притормозил. Перед ними из тени арки выполз большой иностранный автомобиль и, мигнув подфарником, направился куда-то вниз, где в разрывах между деревьев вдоль обочины угадывалось темное и шершавое, как неровный асфальт, море. Для Инги все, что не имело берегов, было морем. Хотя с верхней точки спуска, под уклон которого мягко катились автомобили, где-то далеко, под горизонтом, можно было различить слабо мерцающие огоньки — огни терзаемого ветрами острова, готовые вот-вот уснуть до наступления весны грузные туши куда-то опоздавших сухогрузов. Но для нее все это не имело ровно никакого значения — вода было холодная, корабли серые и едва различимые, а Кронштадт… В сознании Инги это слово было неподвижным, громадным, пропахшим порохом и тлением, залитым людской кровью. Как в кино — образ ужасен, но почему-то не страшен.