Последний Легат
Шрифт:
Кровь свела животных с ума. Даже волки, осмелев, начали резать людей — как овец. Хруст костей и предсмертные крики.
И единая животная тварь, кричащая от наслаждения кровавой забавой, — толпа.
Воин-германец, единственный, кто не опустил головы и взгляда, — вокруг него умирали его товарищи по несчастью, их внутренности вырывали и тут же пожирали звери — не выдержал. Он не был залит кровью, а его спокойствие отпугивало зверей. Лев гнался за одним из людей, германец сделал шаг и закричал на льва. Невероятно, но огромный зверь шарахнулся в сторону.
Германец повернулся и крикнул что-то на своем хрипящем грубом языке. Толпа заревела, ей нравилось его мужество.
— Что? — Я не понял. Кровавая волна спадала, оставляя мерзкий привкус — как выброшенная на берег пена из погибших водорослей и раздутых трупов.
Нумоний Вала повернулся ко мне. Его суровое красивое лицо искажено неким чувством, но спокойно.
— Он просит дать ему оружие. Он хочет умереть в бою.
Достойно. Я чувствую невольное уважение к варвару.
— Он заслужил это, — говорю я.
Нумоний Вала кивает.
— Возможно.
Германец снова что-то кричит. Лев набегает на него, шарахается от пристального взгляда, рычит. Морда зверя в крови. Лев уже не хочет есть, он хочет убивать — он тоже сошел с ума от кровавого безумия арены. Желтые глаза зверя смотрят на единственного оставшегося в живых… Вернее, единственных — потому что кроме воина есть еще и беглец.
В толпе кто-то кричит:
— Дайте ему меч!
Толпа одобрительно гудит. Кто-то, наоборот, требует, чтобы звери наконец убили этих варваров.
Выдержав нужную паузу, встает пропретор Квинтилий Вар. Поднимает руки. Толпа в мгновение ока замирает, слышно только рычание зверей и хруст костей, звуки — звери «ку-ушают». Пропретор обводит амфитеатр взглядом. Тишина застывает — ожидание застывает, как горячее стекло под дуновением мастера принимает форму.
— Я слышал вас, — говорит Квинтилий Вар.
Белизна его тоги режет глаза, уже привыкшие к багряному и красному. Пропретор делает паузу — все замирают. Я жду. Германец ждет. Даже звери, кажется, жрут гораздо тише.
Вар прикрывает глаза, снова открывает.
— Хотите, чтобы этот храбрец был помилован?
До толпы не сразу доходит. Затем:
— Да! — кричат они так, что звери пугаются — поднимают морды и рычат.
Вся арена — весь песок в темных пятнах, он забрызган кровью и внутренностями мертвых людей. Звери пируют. Германец стоит спиной к спине с раненым. Его четкий профиль кажется мне бронзово-чеканным, как у статуи Августа.
— Хорошо, — говорит Вар. Поворачивается к распорядителю игр. — Дайте ему меч. Если он выберется с арены живым… у него будет шанс прославиться.
В этот момент весь амфитеатр обожает Вара, как не обожал никогда до этого — и, возможно, никогда не будет обожать после. Но сейчас он их кумир.
Распорядитель кивает. Спутанные локоны его парика качаются. Он поднимает помятое лицо, по которому пот прочертил полоски, смыв
Я почти люблю сейчас этого варвара. А ведь он мог быть тем, кто убил моего брата. Странное ощущение, да, Гай?
Но что так мешкает распорядитель? Я вскакиваю на ноги. Рядом со мной — Нумоний, он тоже не выдерживает.
— Быстрее! — кричат с трибун.
Лев бежит неторопливо, спокойно — но кажется, что волна ужаса бежит перед ним. Лев никуда не торопится.
Небо над амфитеатром — огромное и высокое, облака закрывают солнце в этот момент. Тень сгущается. Я не верю в приметы, но сейчас…
Распорядитель что-то командует, я не слышу что — но вдруг понимаю, что все: не успели.
Лев неторопливо разбегается. Лапы опускаются на песок, выбивают следы. Бока льва забрызганы кровью.
Я оглядываюсь. Вижу на боку Гортензия Мамурры меч с золоченой рукоятью, ножны украшены камнями, они переливаются на солнце. И понимаю, что не успеваю добраться до меча, вытащить его из ножен у Гортензия и бросить на арену… И все равно делаю шаг.
В следующее мгновение я слышу что-то вроде вздоха. И вижу, как летит в воздухе, кувыркаясь, длинный кавалерийский клинок. Солнце на миг сверкает на красном камне, вделанном в навершие рукояти. Я вижу молодого трибуна (кажется, меня с ним знакомили? Метеллий?), темноволосого, красивого, — с занесенной рукой. Это он бросил свой меч.
Молодец, думаю я. И еще: а я мог успеть!
Затем время ускоряется.
Клинок втыкается в песок перед варваром. Раз. Лев оскаливается и срывается с места. Два. Германец в мгновение ока хватает меч и оказывается вооружен. Три! Лев останавливается — все-таки они довольно трусливы, эти громадные кошки, — затем рычит, оскаливает клыки. Пытается задеть германца лапой. Германец настороже.
Лев, решив, что добыча нелегкая, рычит еще раз, для острастки — мол, мне просто лень, — поворачивается и уходит, не торопясь. Я вижу подушечки его лап, когда он переступает. Германец выдыхает. Берет раненого германца под руку, вздергивает, голова того мотается, он едва может стоять, — и они вместе тащатся к выходу с арены. Медленно и держа меч наготове, германец идет. Справа рычит тигр, он встает и ощеривается. С другой стороны — волки, они поднимают морды и рычат.
Мгновение тянется и тянется.
Они идут. Так, окруженные рычанием и оскалами, германцы добираются до решетки. За ней стоят служители цирка в кожаных балахонах, с крючьями и факелами. Когда германцы оказываются рядом, решетка идет вверх. Скрежет. Служители мгновенно выбегают наружу, выставляют длинные багры-крючья.
Я выдыхаю. Теперь все кончено. Германцы выиграли — на этот раз.
Толпа ревет. Германец, стоя в окружении черных фигур, поднимает меч над головой. Все мы встаем и аплодируем стоя. Браво!