Последний Люцифер: утраченная история Грааля
Шрифт:
— Оливковое масло смягчает кожу лица и рук, благодатно оно и для волос… — объясняла Мариам.
Габриэль с Мариам, обсуждая косметические свойства оливкового масла, были уже на подходе к Храму, когда услышали шум внутри храмового двора.
— Что там такое происходит? — вслух размышлял Габриэль, всматриваясь в толпу, что просачивалась сквозь ворота.
— Неужели римляне? — с ужасом предположила Мариам. — Как они смеют входить в Святая святых нашего народа?! Когда же этому беззаконию будет положен конец?
Люди вокруг них тоже были в замешательстве, они посматривали по
— Опять он бузит, — донеслось до ушей Мариам и Габриэля. — Когда-нибудь это плохо кончится для него.
— О ком вы говорите? — поинтересовался Габриэль у говорившего мужчины.
— Зелоты, уважаемый. Зелоты. Это их предводитель бен Пентари, он зовёт себя Сыном Отца. [11] Но все его знают под прозвищем Иешу, так как он ессей или под именем Иошу, так его зовёт его мать. Несносный мамзер! [12]
11
Сын Отца — на арамейском это звучит как «Бар Абба», что в греческом языке Нового Завета трансформировалось в «Вараввас», или «Варавва».
12
Мамзер — незаконнорожденный.
— Мамзер? — удивлённо переспросила Мариам.
И в тот же миг из ворот Храма выскочили несколько человек. Один из них остановился и, обратившись ко всем присутствующим, заявил громогласно:
— Не пристало предаваться мерзости в доме отца моего!
— Вот как раз это он и есть бен Пентари, ублюдок-мамзер, — заметил тот же собеседник, обращаясь к Габриэлю и указывая на возмутителя спокойствия пальцем.
Этот бен Пентари был молодым мужчиной, невысоким, с русыми волосами, слегка раскосыми зелёными глазами, крепкий и бесстрашный.
— О чём это он толкует? — недоумевала Мариам. — О какой мерзости он говорит?
— Он перевернул лавки менял и торговцев жертвенными животными, исхлестал достойных людей плетью за то, что они, видишь ли, осмелились торжище устроить во дворе Храма. Он считает, что его незаконно лишили наследства. Видишь ли, он заявляет, что на самом деле является сыном прежнего Первосвященника, то есть Хананны. Ну, и видать, решил, что Храм — это дом его отца. Ненормальный! Богохульник! — крикнул пожилой ремесленник и погрозил кулаком в сторону Вараввы.
— Поэтому называет себя Сыном Отца? — поинтересовалась Мариам.
— Ну да, Бар Авва, значит. А на самом деле отцом его является римский офицер, разжалованный в солдаты. О, это длинная и такая скандальная история. Его мать из знатного рода… Но стала хуже потаскухи…
— Так может, он правильно говорит про торговлю при Храме? — задумчиво произнёс Габриэль. — Не стоило этого делать прямо в храмовом дворе.
— Варавва! Варавва! — скандировала толпа. — Дорогу Иессею Варавве!
— Иешу! Иешу! — разносилось с разных сторон.
— Может, и прав, — пожав плечами, согласился собеседник. — Только теперь он не просто мамзер, а
— Мессия? Так кто же он? Я не совсем понял… — нахмурился Габриэль.
— Кто ж его знает? Вот поэтому таких, как он, нужно в младенчестве забивать камнями. Он ублюдок. Его мать опозорила себя связью с идолопоклонником. А должен был Хананна быть его отцом. Хананна выгнал из дома мать этого балбеса, когда узнал, что она ему не верна. Говорили, что она стала римской шлюхой. И потому его порой обзывают сыном шлюхи. Но доказательства не было, что её ребёнок не от Хананны. Наружностью он пошёл в мать. Сплошные домыслы! Вот сам бен Пентари и бесится. Считает, что не лучник кесаря его отец, а Первосвященник Хананна. Видать, рассчитывает на что-то. Он ещё и волшебством занимается с ессеями. Бесстыдник. А римляне ненавидят магию и волшебство. За это могут и повесить на позорном столбе или того хуже — сжечь живьём. Говорят, там в Риме такое уже случалось… Сам тогда пострадает и на нас гнев Рима навлечёт.
— А братья у него есть?
— Есть, — махнул рукой собеседник. — Такие же, как он. Говорят, сам Варавва родился в Бет-Лехеме, другие в Панеаде. Жуткая семейка, скажу я тебе, галилеянин.
— Почему же жуткая, он вроде бы не оборванец?
— Да, он не из бедных. Есть кому поддерживать его. Говорят, он связался с сирийскими магами назореями. А те внушают ему, будто он их Мессия. Собрал возле себя всякий сброд!
Следом за группой зелотов выскочила храмовая стража. Начался переполох. Зачинщиков беспорядка пытались поймать, но они просачивались между прихожанами. И в этой неразберихе один из стражников случайно ранил Габриэля остриём копья в плечо.
— О, Всемогущий Господь! — вскрикнула Мариам, увидев кровь на плече Габриэля. — Ты ранен!
— Не беспокойся, всё заживёт, — пытался он успокоить её. — Нам надо выбираться отсюда, пока римские воины не нагрянули. Скорее. Вдоль по стенке мы выберемся из толпы к выходу.
Люди толпились, кричали, махали руками и грозили друг другу, споря и доказывая свою правоту. Кто-то завизжал, видимо, какой-то женщине наступили на ногу или даже на руку. Габриэля кто-то неловко толкнул. Он даже не стал оглядываться, чтобы не задерживаться. Но его схватили за рукав. Это была немолодая женщина. Она вдруг уставилась на него, пытаясь заглянуть в лицо, и не отпускала его гиматий.
— Я тебя знаю! — вдруг заявила она во весь голос.
— О чём ты, женщина? Я не знаю тебя, отойди от меня, — пытался высвободиться Габриэль, подталкивая Мариам перед собой к выходу, опасаясь, как бы она не пострадала в давке.
— Ну как же? Я Саломия. Помнишь, ты шёл через Капернаум? Ты хотел пить, и я вынесла тебе воды? Мне тогда было всего тринадцать лет… А вот ты совсем не изменился, как я погляжу. Ну, совсем! Надо же! Разве такое возможно? Если только ты не…
— Ты ошиблась, женщина. Иди прочь, — настаивал Габриэль.