Последний маршал
Шрифт:
— Ну да, — кивнул я. — Конечно.
— Что ты думаешь предпринять? — мрачно смотрел на меня Костя.
— А что мне предпринимать? — Я пожал плечами. — Поминки справлю — ты это, что ли, хочешь от меня услышать?
Костя покачал головой.
— Не смешно, — сказал он. — Грязнов мечтает с тобой встретиться.
— Он что, меня подозревает? — испугался я.
— Саша, — тихо проговорил Костя. — Ты, конечно, человек неплохой и даже не совсем вроде пропащий, но иногда твои шуточки не к месту.
— Понял.
Костя пристально в меня вгляделся.
— Понял? — переспросил он.
— Так точно! — сказал я. — Разрешите идти?
Мне все вдруг смертельно надоело. Ну почему так? Происходят ужасные вещи, людей убивают толпами, а ты чего-то пыжишься, пытаешься разгадать, зачем и почему, и тебя все время мордой в дерьмо. Надоело.
— Не обижайся, — сказал вдруг Костя.
— Да ладно! — махнул я рукой.
— А ты действительно ничего не хочешь мне рассказать? — спросил он, внимательно в меня вглядываясь.
Разумеется, он понял, что со мной что-то приключилось. И я рассказал ему свою эпопею в парке Горького в лицах. Он слушал серьезно, ни разу не перебив, он вообще умеет слушать, я неоднократно это уже отмечал.
Я рассказал ему все и выжидательно на него уставился, пытаясь предугадать, что он ответит.
— Какая-то несусветная чушь, — задумчиво проговорил он. — Ну и что ты думаешь по этому поводу?
Ответ был готов. Я выложил все, о чем передумал на той дорожке из парка, о всех своих ощущениях. Теперь я уже был не так уверен в правильности своих умозаключений, как тогда, когда шел в контору после этого странного приключения. Мне казалось, что то, о чем я говорю, — такой же бред, как и то, что со мной случилось, если не хуже. К концу своего рассказа мне стало просто стыдно за ту ахинею, которую я нес.
Но Меркулов считал иначе.
— Ну что ж, — сказал он. — По-моему, ты прав. Именно для этого они и разыграли перед тобой эту пьесу. Я тоже склонен думать, что все это было проделано специально для тебя. Чтобы ты знал, что есть люди, которые могут тебе пригодиться. Хоть это и выглядит фантастически глупо.
— Ну, не знаю, — вздохнул я. — Может быть, ты и прав, как всегда.
Он с удивлением на меня посмотрел.
— Я? — протянул он. — Но ведь это — твоя точка зрения. Что ж ты на меня всю ответственность сваливаешь?
— Так ты начальство. Тебе и ответственность держать.
Он кивнул:
— Очень хорошо. Раз я еще твое начальство, слушай приказ: дуй к Грязнову и, пока не найдешь такого, о чем сможешь мне толком рассказать, в этот кабинет не возвращайся.
Я только усмехнулся:
— Мне-то что? Могу и не возвращаться. Только ведь сами позовете, гражданин начальник.
— И позову! — сурово произнес Меркулов.
Грязнов не был оригинальным. Впрочем, он никогда не был оригинальным.
— Где ты пропадаешь? — встретил он меня вопросом, который за полдня успел мне до чертиков надоесть.
— Только не надо мне вот этого, — поднял я руку. — Ты мне никто. Не помощница, не начальник, не жена и даже не любовница.
— В каком смысле? — удивился Грязнов.
— В прямом, сладкий мой. Ну? Что тут у тебя?
— Убийство, — ответил он.
— Это понятно. Конкретнее, если можно.
— Бероева.
— Ну?
— Что — ну? Бероеву убили.
Я потихоньку начал психовать:
— Слава! Благодари Бога, что я не твое начальство.
Он истово перекрестился:
— Спасибо, Господи!
— Не поможет. — Я смотрел на него в упор. — Ты можешь нормально обо всем рассказать? Я же, как тебе известно, не был на месте преступления.
— Не факт, — пробормотал он.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Алиби у тебя нет, — заявил он со всем присущим ему нахальством. — Ты ночевал в конторе. Когда тебя разбудила Лиля Федотова, у тебя был вид убийцы.
Он мне надоел.
— Слава, — ласково произнес я, — ты почти прав. У меня порою не только вид, у меня и мысли убийцы. Если ты немедленно не прекратишь издевательство над ответсотрудником Генпрокуратуры, я порешу тебя прямо здесь и скажу, что так и было. Ты понял меня?
Он поспешно кивнул:
— Понял.
И перешел к делу.
У Маргариты Семеновны была приходящая прислуга — по мне, так было бы странно, если б у нее ее не было. Так вот, прислуга эта, пожилая женщина Прасковья Модестовна, которую Бероева называла, естественно, Парашей, приходила два раза в неделю, и сегодня был как раз такой день: она наводила в квартире Маргариты Семеновны порядок.
Ключ она имела свой, что в принципе было довольно-таки странно: когда держишь дома столько ценностей, куда я включаю и нашу папку, это, по меньшей мере, неосмотрительно. Ну, да кто поймет их, этих женщин.
Короче. Открывает она дверь и начинает убираться. Вымыла все на кухне, прихожую, гостиную. Пришел черед спальни. А дверь в эту последнюю комнату закрыта. Что такое? Никогда не закрывалась, а тут не открывается. Появись на ней какой замок неожиданный, понятно было бы. А тут — ничего. Ни замка, ни защелки.
Толкнула Прасковья Модестовна эту дверь клятую, а она поддается, но с трудом. Открывается, но самую малость. Что ж такое?! И ничего худого поначалу не подумала Прасковья Модестовна. Раз дверь не открывается, надо ее открыть. Полы-то мыть нужно. Русская женщина, что ни говори, не только в горящую избу войдет, она и в комнату с покойником запросто ворвется, если перед ней дверь закрыта. Полы, вишь ты, мыть надо.
Правда, Прасковья Модестовна в спальню ту не ворвалась, а протиснулась, если уж быть верным правде, но от этого она, то есть правда, не перестает быть истиной. Женщина навалилась на дверь всем своим мощным, по рассказам Грязнова, телом и образовала-таки небольшую щель. Как она умудрилась в это узкое пространство протиснуться, одному Богу известно. Хотя, конечно, женское любопытство и не на такие подвиги способно.