Последний медведь
Шрифт:
— Где он? — спросил я.
В расшаркиваниях не было смысла.
— Он задержан, — сказал Каллен. — К его чести, Тревор сдался сам.
«Боже».
— Что ты знаешь? — спросил я.
Саймон резко обернулся. Его глаза сверкнули. Из всех нас он был ближе всех с Тревором.
Выдохнул и ухватился за спинку стула.
— Я беспокоился о нем. Он начал терять контроль.
Саймон стукнул кулаком по столу.
— Почему, черт возьми, он ничего не сказал?
Моя собственная
— Что сказал? Что, черт возьми, кто-нибудь из вас мог бы с этим поделать? Это болезнь пары. Я это знаю. Ты это знаешь. И я также знаю, что каждый из вас прямо сейчас смотрит на меня, задаваясь вопросом, происходит ли со мной то же самое.
Каллен, всегда выступавший посредником, опустил плечи. Он поднял руки в примирительном жесте.
— Бо, мы не знаем, что произошло прошлой ночью. Тревор молчит. Мы держим его внизу, в одной из камер. Это был его выбор.
«Боже». Как бы сильно мне ни хотелось придушить Тревора за то, что он пытался сделать с Уной прошлой ночью, я не мог избавиться от чувства тошноты. Подвальные камеры были немногим больше, чем клетки, достаточно прочные, чтобы держать в них одного из нас. Время от времени это было необходимо. Мой желудок сжался при мысли о том, сколько времени может пройти, прежде чем мне понадобится клетка.
Когда остальные мужчины посмотрели на меня, я почувствовал себя расколотым надвое. Я не мог рассказать им, что знал о вчерашнем эпизоде с Тревором, не раскрыв при этом секрета Уны. Она не просила меня хранить его, но каждый инстинкт в моем теле заставлял меня молчать. Я задавался вопросом, насколько это было сделано для того, чтобы защитить ее, а насколько для того, чтобы защитить меня.
— Мне нужно его увидеть. Один на один.
Настала очередь Рафа терять хладнокровие.
— Это касается всех нас, Бо. Что бы ни происходило с Тревором, это затрагивает всех в этой комнате.
Я стиснул челюсти и расправил плечи.
— Может быть. Но никто в этой комнате не понимает, что происходит с Тревором, больше, чем я. У вас у всех есть пары. Вы ничего не потеряете.
Саймон медленно и торжественно кивнул мне.
— Тогда посмотрим сможешь ли ты вразумить его. Он едва соображал, когда вошел.
Мое сердце упало в пятки. Я был так обеспокоен судьбой Уны, что Тревор просто не приходил мне в голову. Если бы я был лучшим человеком, возможно, я мог бы попытаться поставить себя на его место. Именно Уна удержала меня от этого. И снова мои низменные инстинкты вспыхнули во мне.
«Уна — моя».
Никто не остановил меня, когда я вышел из конференц-зала и направился в подвал.
Внизу была почти кромешная тьма. Я провел рукой по стене в поисках выключателя.
— Оставь выключенным, — донесся до меня из угла комнаты надломленный голос Тревора.
Я прошел в конец коридора. Даже в тусклом свете мои
Похожая эмоция исходила и от Тревора. Он бросился к решетке камеры, его взгляд был диким и расфокусированным. Он издал рычание, разорвавшее холодный, промозглый воздух. Мои собственные когти выпустились, и я ударил по прутьям, отталкивая его назад.
— Что ты с ней сделал? — спросил я, мой голос был едва ли человеческим.
Тревор хмыкнул, затем понюхал воздух.
— Ты нашел ее, — сказал он.
Это было утверждение, а не вопрос.
— Я задал тебе вопрос. Единственная причина, по которой я не набрасываюсь на тебя прямо сейчас, заключается в том, что ты добровольно сдался.
— Набрасываешься на меня? Что, черт возьми, ты сказал кланам? Я чувствую ее запах на всем твоем теле. Ты был с Уной. Я мог бы изгнать тебя за это. Она моя.
Я втянул воздух через ноздри, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. По сути дела, я знал, что был лицемером. Возможно, не совсем рационально мыслил в том, что касалось Уны. Но будь я проклят, если позволю Тревору или кому-либо еще приблизиться к ней.
— Она не твоя. Просто потому, что ты предъявил претензии, это не значит, что она должна подчиниться. В любом случае, теперь все недействительно.
Тревор снова взялся за решетку камеры. Он протянул руку сквозь них, пытаясь схватить меня, но я легко увернулся от него.
— Я чувствую ее запах на всем твоем теле!
Я осмелел, ухватившись за прутья, прижался лбом к перегородке.
— Я не спаривался с ней, если ты об этом думаешь. Но твои притязания на нее бессмысленны. Уна — не Анам Кара, Тревор. Если бы ты успокоился на полсекунды и подумал своим умом, а не медвежьим, ты бы понял, что я говорю правду.
— Ты лжешь, — сказал он, его тон был едва ли громче ворчания. — Она моя. Я понял это в ту же секунду, как увидел ее. В ту секунду, когда я уловил ее запах.
Я хотел поспорить с ним, что она моя, но знал, как это прозвучит. Почему я думал, что у меня есть больше прав на Уну, чем у него? Я знал, что остальные тоже так подумают. Это отняло у меня все душевные силы, какие только были, но я заставил своего медведя замолчать, а мой голос звучать ровно.
Возможно ли, что в лихорадочном состоянии Тревор на самом деле не понимал, что Уна вовсе не была его парой? Неужели он зашел так далеко, что не мог почувствовать, что она медведица? Признаюсь, всего несколько дней назад я бы не поверил, что такое возможно. В живых осталось всего несколько медведиц. Все они были либо в паре, либо на поколение старше нас. Тем не менее, потребовалось всего одно прикосновение, и я понял ее натуру.