Последний мужчина на Земле
Шрифт:
Она посмотрела на свои ногти – ну точно такие же грязные, какие бывали у отца летом после долгого дня работы в поле. Потом с отвращением перевела взгляд на гаечный ключ, который и был сегодня причиной всех ее несчастий. А может, причиной было то, что она была слишком слабой, чтобы вообще долго держать его в руках.
Может, она и разбиралась в истории, и даже собиралась сдавать по этому предмету ЕГЭ, но в том, какими тяжелыми могут быть сельские будни городской девчонки, она убедилась по-настоящему только сегодня.
Лена Семенова была трактористкой. И сегодня ей надо было вспахать поле, чтобы там могли потом засеять картошку. Она научилась водить трактор совсем недавно, она даже не умела до этого водить машину и вообще редко к ней подходила, но как водить трактор, научиться ей пришлось. Вообще, вождение трактора было последним делом, которое могла прийти ей в голову еще полгода назад, это было настолько странно, что она до сих пор смеялась про себя, когда думала об этом, но привыкнуть уже привыкла. Ведь человек может
Про экзамены в школе она больше не думала. Теперь это было не нужно и не важно. Она собиралась поступать на исторический факультет университета в Энске, но кому, скажите на милость, могут теперь понадобиться историки? Записи об этом важном событии, которое произошло с человечеством, сделают другие люди. В других городах. В другой жизни. А ей теперь было уже не до этого. Теперь для них с матерью встал простой, но самый важный вопрос – как выжить. Вернее, встал для нее – за них обоих. Ибо мать, похоже, в последнее время соображать совсем разучилась. Она визжала и грозилась прихлопнуть Ленку как муху (она так и сказала – «я тя прихлопну как муху, сопля малолетняя»), но еду доставать стало сложновато для тех, кто не умел ничего делать, а просто жил на пособие от государства. Еду – не говоря уже о выпивке, цены на которую вдруг взлетели до небес. И когда мать впервые за много лет протрезвела, она согласилась переехать в деревню к тетке, которая позвала их с Леной жить к ней. Но в деревне нужно было работать – и работать хорошо. Иначе ничего не получилось бы. Нужно было хоть что-то уметь. Мать, у которой до сих пор по утрам тряслись руки, все же пошла работать дояркой. А дочь, которой на собрании в местной школе объяснили – объяснили большие, толстые, взрослые тети – что люди, выполняющие самую тяжелую, но нужную работу, и без скидки на возраст, будут получать больше всего еды – дочь пошла осваивать трактор. Тетка отговаривала ее, но обычно пассивная Лена тут заупрямилась. Она пойдет учиться на тракториста – и ничего тут не попишешь. Она умела рассуждать – математика в школе ей тоже давалась неплохо – и посчитала, что при достаточном усердии с ее стороны они смогут получать не только еду, но и даже какие-то деньги. Зимой она училась и еще водила грузовик. Хотя каждый раз, подходя к нему ближе чем за два метра, она пугалась огромной машины, как страшного зверя, она боялась водить, и тут было ничего не поделать, но работать было надо, и тут тоже было ничего не поделать… она возила в город зерно, возила коров и продукты, возила людей, когда их больше не на чем было везти, а теперь вот ей надо вспахать это дурацкое поле! Она неплохо справлялась до последнего момента – до сегодняшнего утра, когда ее трактор вдруг особенно сильно зарычал и отказался работать. Она встала на нем посреди поля и стала пытаться завести его. Снова и снова. Но уже понимала, что ничего не может сделать. И тогда она заорала на него. Заорала матом, забористым, крепким, которым владела в совершенстве, хоть ей и не приходилось пользоваться им особенно часто, который впитала с молоком матери вместе с русским языком – в качестве бесплатного бонуса – который знают и любят люди со всех уголков нашей необъятной родины, бережно хранят и передают из поколения в поколение, как драгоценный фамильный брильянт. Потому что он и правда помогает. Что бы ни случилось. Вот и ей стало легче. Хоть и смешно орать матом на трактор, но это как-то примиряло с действительностью. Она вылезла из кабины, открыла капот и посмотрела на переплетение железяк, проводов и клемм. Когда она училась вождению трактора, их также обучали и ремонту при возможных неполадках. Она только начала постигать эту премудрость, но тут – слава богу! – причина нашлась сразу. И для этого требовалось только провернуть пару гаек. Провернуть, открыть, приладить, закрыть, завернуть обратно. Простой алгоритм. Ничего сложного. Да только вот этот дурацкий гаечный ключ! Он ни в какую не хотел проворачивать эти гайки. Гайки были огромные, гаечный ключ и того больше, и, как она ни старалась – а старалась она изо всех сил – он не хотел поворачивать гайку ни на миллиметр. Ни одну.
Вот тогда-то она села на землю и заплакала. Иногда не спасает даже мат.
– Долбаный, долбаный, долбаный трактор! Долбаный колхоз! – орала она дрожащим от обиды голосом. И оттого, что ее голос был таким противным, было еще обиднее. Она плакала и просто не могла остановиться. Весь мир, все эти новые женщины и новый уклад их жизни, были так далеко. В этот момент для нее все были так же далеко, как и пропавшие мужчины. Где-то там, за дальними далями. А тут оставалась только она одна. С этим дурацким, ничего не меняющим пониманием, что ей была дана работа и она с этой работой не справилась. А ведь она любила не только один хлеб, не только молоко, но и конфеты, и шоколадки Марс, и «Кириешки» со вкусом красной икры. Где теперь все это? Будет ли у нее все это еще хоть когда-нибудь?
Был апрель. Снег уже растаял, но земля была еще холодной, и ее задница замерзла от долгого сидения на ней. Заднице было наплевать на Ленины проблемы – у нее были свои.
И недавно прилетевшие птицы пели над ее головой, словно издеваясь.
Она в сердцах швырнула ключ на землю и медленно побрела в сторону деревни.
Глава 8. Соня и Маша
– А-А-А-А! – вопль, от которого могло взорваться сердце, разбил тишину. Наташа резко вздрогнула и проснулась от собственного крика. Она принялась рвать на себе волосы. – А! А! А! что это! было! Господи, кошмар какой!
Вокруг нее клубилась абсолютная темнота, и она слышала только свое собственное ужасное напуганное дыхание. Голая грудь в бешеном ритме поднималась и опускалась, она никак не могла успокоиться. Она не помнила, где она и что с ней, помнила только одно – что Сережу убили. И не просто убили, а запытали у нее на глазах, а она, связанная, ничем не могла помочь ему. ОНИ заставили ее смотреть. Она видела самое ужасное, что только можно сделать с человеком, она снимали с него кожу и посыпали его окровавленное мясо солью, прижигали каленым железом его глаза… вырывали крючьями ребра…. Она видела все самые давние ее страхи, и она умоляла убить ее вместе с ним… только чтобы не было так больно… а они хохотали и говорили, что вот сейчас придет и ее черед, и она тоже умрет не легкой смертью… они и для нее придумали свои особые десерты… значит, зря он пожертвовал своей жизнью ради нее… а она все смотрела на то, как лопались его (любимые) глаза, как сходила клочьями кожа, которая была такой бархатной и прохладной по утрам, и такой горячей, когда они занимались любовью… Сереженька, ее Сереженька, ее душа, ее мир, ее неизбывная любовь. Ее плоть и кровь сходили вместе с его. Как же он кричал… но она кричала больше. Ибо очень хотела смерти, а смерть все никак не приходила…
– Ты что, любимая? Что ты, что ты?! Тише, девочка моя, ну успокойся. Успокойся. Не надо, все уже прошло. Тебе сон плохой приснился. Ну-ну, не надо. Иди сюда, иди ко мне под мышку.
Волна кипящей, оранжево-зеленой радости затопила ее! О боже! Он здесь, он рядом, он живой! Мое чудо, господи, господи, господи! Она повернулась на зов. Протянула к нему руки, совсем как маленькие дети тянутся к матери, прижалась так крепко, как только это может быть, и он держал ее… просто держал… покрывал поцелуями ее лоб и волосы, ее счастливые, но все еще испуганные слезы, гладил по спине… гладил по спине и плечам – так, как это умеет делать только он – ее любимый, любовь всей ее жизни. Ее Сережечка.
Она даже не могла ничего говорить, так она была рада. И только довольно похрюкивала у него под мышкой, а он улыбался. А потом целовал ее. Целовал…
– Ничего не случится с тобой, слышишь! Сладкая моя, ты же моя, и я тебя никому никогда не отдам. Ничего не случится плохого. Это просто кошмар был.
О, так умел бормотать только он – и только для нее. Только это в жизни могло ее успокоить. С ним она ничего не боялась. Была самой сильной.
Ее всхлипы перешли в сладкие вздохи и сопенья. Засыпая рядом с ним, она вдыхала его запах, это был самый драгоценный аромат в мире, и она была счастливейшей женщиной на свете. Она до сих пор не могла поверить, что такое случилось именно с ней. Почему-то людям иногда сильно везет. И что бы ни случалось в их жизни с тех пор, как они встретились, она только смеялась трудностям в лицо. Она никому не завидовала, а ей казалось, что все завидовали ей. Может, это было и не правда, но ей было наплевать. Самое реальное в ее жизни – и вообще единственное что было в ее жизни и что она воспринимала по-настоящему серьезно – был ее любимый муж. Он был настоящим мужчиной во всех отношениях, ее абсолютный идеал, и он любил ее так, как мужчина в идеале должен любить женщину. И они всегда во всем были на равных. Но все равно втайне она относилась к нему как к богу и своему королю. Она безраздельно властвовал в ее сердце. Имеет ли значение что-то еще, когда тебе двадцать? Только лишь двадцать, а ты любишь кого-то больше своей жизни вот уже пять лет!
Все их знакомые говорили, что нельзя так сильно любить мужчину, но ей было наплевать, ведь она давно уже нашла смысл жизни.
Они познакомились в очереди у кинотеатра, он разговорил, рассмешил ее (какой же застенчивой и молчаливой была она тогда, но с ним как-то сразу все было легко), и они пошли в кино уже вместе. Это было ранней весной – вот как сейчас, и недавно у них была годовщина знакомства. Тогда, в марте, Сережка подарил ей цветы, а спустя несколько месяцев они поехали на Кавказ и долго бродили по пустынным горным тропам, курили траву, хохотали и фотографировали друг друга. Им никто не был нужен.
Иногда они ездили к теплому океану. Долго занимались любовью в маленьких тростниковых бунгало у берега, смотрели на нездешние звезды и бесконечно долго пили ром и друг друга. Она давно перестала читать книги – никакая мудрость этого мира ей была не нужна. Наверное, любовь делает нас старше и умнее, думала она.
Больше всего она боялась, что это все вдруг однажды закончится. Хотя это был подспудный страх, она не давала ему волю, но все же он всегда грыз ее маленькой отвратительной личинкой. Может, поэтому она так оберегала их семью от всего, что может случиться плохого. Она слышала, почти все мужья изменяют своим женам, и уже знала, что сможет простить ему и это тоже. Она, живя в родительском доме, и ложки не могла помыть самостоятельно, а тут научилась готовить, стирать, выполнять его маленькие прихоти. Это было самым большим удовольствием. Но она все-таки боялась. Может, поэтому ей вдруг приснился этот ужасный сон.