Последний переулок
Шрифт:
– От удара ножом?!
– спросил Геннадий громко, вызвенив голос.
Вот оно что, умер Павел Шорохов! Убили его тогда! Вот она - ясность, какой так недоставало Кочергину. Он думал, что это Шорохов ему мстит, живой Павел Шорохов, а того не было в живых, умер, убили.
– Ты нарочно кричишь?
– спросил кто-то из "трио".
– Ты что, заложить нас собрался? Еще не нашелся человек!..
Убили Павла Шорохова! Один из этих, из этих вот троих, ткнул в него ножом - и он умер. Кто говорил, что жив, кто говорил, что умер. Да, умер! Убили! Вот она - ясность! Вот они - убийцы!
– Он что же, Кочергин, он вас и послал убивать Шорохова?!
– громко, так громко, что и его друзья обернулись, спросил Геннадий.
– Кто из вас
Один из "трио" протянул громадную ручищу и ткнул ее в лицо Геннадию, чтобы прихлопнуть ему рот.
Вот оно! Дождался! "Аня, за тебя, за тебя!.." - выкрикнулось в нем.
Даже не привстав, некогда было вставать, стальным рычагом выбросил вперед кулак Геннадий Сторожев, точно, четко всадив его в рыластый блин перед ним. Хорошо попал кулак, врезался в лязгнувшие зубы.
"Трио" взорвалось, отлетел столик, разлетелись кресла, вскинулись могучие, как гири, кулаки. Опустятся - и ничего не останется от этого дурачка в солдатской форме.
Но не опустились кулаки, как-то не так все получилось, что-то помешало им, вторглась откуда-то иная сила. А это Дима, Славик и Колюня подоспели. Тоже отлетел у них столик, разлетелись кресла. И вот не один всего солдат стоял перед тремя убийцами и этим сероликим, а четверо парней стояли, сбив плечи. Сретенские то были парни. Из одной команды. Вес не тот? Сохлые - они крепче бьют!
"Трио" поняло, "трио" знало про это, они мигом смекнули, что за парни встали перед ними. Один из "трио" потянул было руку к поясу под курткой, туда, поглубже, где и ножичек может укрыться. Но востроглазый Славик поймал это движение - глядь, и у него ножичек в руке, безобидный такой, самоделочка, но с пружинкой, - вынырнуло тоненькое лезвие, колючее и на глаз.
– Так?!
– Так?!
– О-о-о-й!
– протяжно завыла барменша.
– Девушка, беги за милицией! Они убивать хотят! О-о-о-й!
Нет, Зина не побежала за милицией. Она встала рядом со своими парнями. Ну что, что маленькая, что, что женщина?! Она не отступит, не дрогнет, пока жива. Сретенская девчонка.
А тут вдруг засвистел, засвиристел милицейский свисток, за пыльной витриной мелькнули люди в милицейской форме, встали в дверях. Поспели все-таки!
Впереди был знакомый Геннадию старший лейтенант. Сейчас он не улыбался и не похоже было, что этот человек вообще умеет улыбаться. Он подошел, схватил одного из "трио" за руку, вывернул ее умело, вторую схватил, что-то негромко лязгнуло и - что это?
– оказался плечистый пузан в наручниках. Еще один подскочил милиционер, еще один. Трудная работа, запыхались слегка, но быстро всё провернули. Лязг да лязг - и "трио" оказалось в наручниках. Белкина сковывать не стали. Кого было заковывать-сковывать? Он в своем мешковатом костюме так вдруг уменьшился, так осел-провис, что усомниться можно было, а есть ли у этого человека кости.
– Ножичек потом сдашь, - строго сказал старший лейтенант Славику.
– Вот так, друг, такие дела, - сказал он Геннадию и попытался улыбнуться, но не сумел, запеклись губы, переволновался все-таки старший лейтенант.
– А ты как думал! Убийцы это!
– Я это понял, - сказал Геннадий, слизывая с пальцев, кровь, разбил руку, рад был этому. Зине показал, гордясь, свои ссадины.
– Не все ты понял. Выйди, пройдись по переулку. Допоймешь...
25
Убийц в наручниках и мешок этот серый по имени Белкин вывели на Сретенку и сразу за угол с ними свернули, в Последний переулок, в восемнадцатое отделение милиции повели. Миг всего и пробыли эти люди на людной Сретенке, промельк странный, даже дикий какой-то, зверей вели, убийц, но их заметили, уже стал сбегаться народ. Потому и заметили, что странным и невероятным даже было это шествие людей в наручниках в окружении милиционеров, строголиких, напрягшихся. А эти, "трио" это, в шоке они находились, в нокдауне тяжелейшем. Им еще досчитывал рефери, выкидывая пальцы, свой счет до десяти. И они замерли, загипнотизированные этим счетом. Не очухаются, будет нокаут. Похоже было, что им не очухаться, что - всё с ними, хотя и передвигают ноги, идут куда-то, куда их ведут, потом поедут, куда повезут. Но - всё с ними. И с Белкиным - всё. Этот тихонько поскуливал, не плакал, не произносил слова, а скулил, ужимаясь в самого себя.
Геннадий вышел из кафе, хотел было нагнать "трио", чтобы поглядеть, какой след остался на лице того мордатого, в которого угодил его кулак. Пальцы у Геннадия стали быстро распухать. Ну а у того как с личиком?
Зина нагнала Геннадия, взяла за локоть.
– Больно тебе?
– Она поморщилась, переживая.
– Пойдем в аптеку, тебе там забинтуют руку.
– Ничего, ему больнее.
Не нагнать было этих гадов, толпа набежала, отгородила их от Геннадия.
– Что ж, Зинок, пошли в аптеку, - сказал Геннадий.
– А вдруг у него слюна ядовитая.
– В нем еще не улеглась ярость, он еще в драке был, тело его, жаль, не додралось, сам он, жаль, не додрался.
– Ребята!
– крикнул он своим друзьям, Диме, Славику, Колюне (они шли в толпе, впереди).
– Спасибо вам! Я сейчас, только руку забинтую! Спасибо вам!
– Ему радостно было громко выкрикивать эти слова, радостно, что на его голос оглядывались, радостно, что рядом шла Зина, осторожно поддерживая его под руку. Возбуждение не унималось в нем. Он еще чего-то ждал. А чего? Сворачивая к аптеке, он глянул поверх голов - туда, в глубь своего переулка, туда, где наискосок от его дома укрылся за тополем дом Кочергина. Там никого не было, все, кто был в переулке, сейчас сбегались, сходились к милиции. Там ни души не было, но там стоял напротив дома Кочергина небольшой серого цвета фургончик, такой совсем, в каком развозят мелкие партии товара, ящички всякие с дефицитом, с икрой там, с осетриной в томате. Такой совсем фургончик, но только с одной странностью: зарешечено у него было оконце над задней дверью. Тот самый, в котором увезли Колобка?! Геннадий рванулся, побежал.
26
Дверь на лестницу в доме Кочергина была распахнута, кто-то даже камень подложил, чтобы она не затворилась.
Дверь с лестницы в сени квартиры Кочергина тоже была распахнута и тоже подперта камнем.
Распахнута была и дверь со множеством замков, впускавшая в кухню.
Геннадий переступил порог, вошел в кухню, где вся мебель, вся утварь эта поблескивающая были озарены пронзительным дневным солнцем, ворвавшимся в кухню через окно, - экран, загораживавший окно, был сдвинут в сторону.
В кухне никого не было, но дверь в гостиную была раздвинута - обе створки до упора.
Там, в гостиной, Геннадий сперва увидел двух спортивного вида мужчин в строгих, темных костюмах, тех самых, что повели тогда через магазин в наручниках Митрича.
Потом Геннадий увидел Рема Степановича. Сперва не понял ничего. Почему он на полу лежит? Почему не двигается? Почему эти двое склонились над ним? У одного из них повисли в руке наручники.
Ничего еще и не поняв, Геннадий шагнул в гостиную. Тут тоже пронзительно светило солнце, были отодвинуты от окон экраны.
В углу, в самом дальнем углу, словно спасаясь там от пронзительных лучей, спиной прижавшись к стене, стояла Анна Лунина. Замершее лицо, замершие глаза. Она смотрела на лежавшего на полу Рема Степановича, ужасом были поширены ее глаза. Ужасом!
Кочергин лежал на боку, подтянув ноги. Был он в своей римской тунике, с багровой по подбою полосой, в праздничной одежде патриция. А лежал, жалко подтянув к животу ноги, недвижно лежал. Рядом с ним, на озаренном солнцем паркете, валялся крошечный, выточенный из дерева футлярчик, флакончик этот с нарисованной на нем розой, в котором помещается крошечная же ампула со знаменитым болгарским розовым маслом. Такой флакончик стоял у его тетки на туалетном столике - сколько себя Геннадий помнит, столько он там и стоял. Крышечка с флакончика была сдернута, откатилась к дивану.