Последний Персидский поход
Шрифт:
Его мать, рано состарившаяся и оплывшая женщина, страдая за него, выговаривала:
– Другие вон, люди, как люди. Работу себе находят. Жену. Тебе же не две руки оторвало, а только одну, так чего дома сиднем сидеть. Одевайся, пошли. Новый год уже скоро. Там и стол накрыт. И водка эта проклятая тоже есть.
Кирпич, не оборачиваясь к ней, бросил через губу:
– Нет, мать, теперь я пенсионер и работать мне не положено. Мне от Родины положен теперь хрен с маслом. От меня уже орденом откупились. Нет больше Кирпича – есть якдаст шурави бача. (титры: однорукий советский парень). Никому и на хрен не нужный. Иди без меня. Я вам всем только настроение испорчу.
Мать ушла.
На столе уже стояла пустая бутылка из под водки, и вторая была початая наполовину. В тарелке крупно порубленная колбаса, шпроты в банке и мороженая клюква. Поломанный руками хлеб. И пачка вонючей «Примы» Прокопьевской табачной фабрики.
Пил кирпич из эмалированной кружки, как привык еще на войне.
Он снова налил полкружки водки.
Поднял ее левой рукой на уровень глаз и сказал в пространство:
– Третий тост мы уже пили. Повторим его для моей руки.
И высосал до дна.
Тут на его плечо легла женская рука, и он даже не удивился. И не обернулся - просто бережно взял эту руку своей левой – здоровой - и прижался к ней небритой который день мордой. Лицом это было назвать трудно.
– Эх, ты, герой…– укоризненно сказала ему его жена, - Забыл, что обещал встретить Новый год вместе?
У двери, прислонившись к косяку, стояла мать и молча плакала, глядя им в спины.
Титр:
Конец фильма