Последний порог
Шрифт:
— Возможно, я ошибся, старина, — попытался исправить свою оплошность Геза и натянуто улыбнулся. — Мне показалось, что он как-то говорил об этом в клубе журналистов, но, видимо, я ошибся, раз ты ничего не знаешь. — Он обнял юношу за плечи и на миг прижал к себе: — Ну и голоден же я — как волк. А ты?
— Не очень, — ответил Чаба, и оба они направились к дому.
Обедали молча, в подавленном настроении. Чувствовалось, что арест Радовича и последовавшие за этим допросы еще давали о себе знать. Каждый из присутствующих относился к другому с некоторым недоверием и подозрением, а в глубине души все просто боялись. Томительная тишина время от времени прерывалась ничего не значащими вежливыми вопросами, натянутыми улыбками и заученными жестами. Невнимательный наблюдатель мог бы даже сказать, что обед удался, так как все ели, выпивали, о чем-то говорили, чему-то улыбались. В общем, ничего необычного не происходило, а атмосферу обеда можно было бы назвать даже дружеской. Однако если бы можно было заглянуть в душу каждого из сидящих за столом, то выяснилось бы, что спокойствия нет ни в ком.
Больше всех был перепуган подполковник Вальтер фон Гуттен, так как он рисковал больше других. Ему пришлось признать, что Милан Радович, агент Коминтерна — так было записано в протоколе допроса, несмотря на протесты подполковника, — неоднократно бывал в его доме. Вальтер не сомневался, что его противники в любой момент смогут использовать это дело против него самого. С досадой он посмотрел на Чабу, который, как казалось подполковнику, был косвенным виновником этой неприятной истории. Он пустил юношу в дом, кормил его, не беря с него ни пфеннига. И вот тебе благодарность за все. Вальтер решил сегодня же вечером или в крайнем случае завтра поговорить о племяннике с сестрой Эльфи.
Эльфи была сильно опечалена, ей казалось, что сын все больше отдаляется от нее. Он, конечно, любит ее, но к Милану привязан больше, чем к родной матери. Особенно беспокоило Эльфи то, что Чаба не любит Аттилу, а если бы Чабе нужно было выбирать между братом и Миланом, он наверняка предпочел бы друга-коммуниста. Правда, муж ночью успокаивал ее, говоря, что ничего страшного не произошло, что Чаба не знал о принадлежности друга к компартии, однако, несмотря на это, опасения Эльфи не рассеялись, а беспечное поведение сына, напротив, навело ее на мысль: сын что-то скрывает от нее.
Аттила ел молча, настроение у него было скверное, он чувствовал, хоть и небольшое, угрызение совести, поскольку не предполагал, что его донос на Радовича может иметь такие последствия. Он, разумеется, и не думал, что всех их будут допрашивать, а дядюшка Вальтер попадет прямо-таки под подозрение.
Глядя на обедающих, Геза Бернат чувствовал, что и без того подавленное настроение в любую минуту может ухудшиться из-за какого-нибудь небрежно брошенного слова или замечания. И хотя он понимал, что поступает невежливо, вопреки элементарным правилам хорошего тона, Геза все же встал и, попросив извинения, вышел на террасу, сославшись на то, что плохо себя чувствует. Усевшись поудобнее в плетеное кресло, он раскурил трубку и, будто ни о чем не думая, устремил взгляд на небо, по которому плыли серые облака.
Арест Милана Радовича сильно обеспокоил Берната. Он полюбил юношу, считал его талантливым, а когда узнал, что корреспондентом в Берлин Милана направили но настоянию Густава Мохаи, то сразу же заподозрил, что, помимо обязанностей корреспондента газеты «Делутани хирлап», он, видимо, выполняет и еще какое-то задание. Всем были хорошо известны правые настроения Мохаи, но Бернат знал о нем значительно больше. Он был убежден в том, что главный редактор Мохаи (к слову говоря, его ровесник) до сих пор поддерживает тесный контакт с Коммунистической партией Венгрии, которая действует в подполье.
Газета «Делутани хирлап» славилась не только тем, что воспитывала своих сотрудников, но и тем, что поддерживала молодых талантливых журналистов. Эту поддержку Милан Радович безусловно заслужил, поскольку посылал в редакцию газеты великолепные материалы. Если же предположить, что, помимо своей основной работы, он принимал участие в организованной борьбе против нацизма, то за это Милана нужно было уважать еще больше.
Геза Бернат был особенным человеком. С молодых лет он шел своим путем — путем гуманизма. Сначала он познакомился с революционными идеями вообще, а чуть позже, в начале двадцатых годов, с марксизмом и с тех пор считал, что это учение наиболее близко его мыслям, которые он вынашивал с молодых лет. Правда, членом коммунистической партии он все же не стал, и только потому, что не хотел заниматься нелегальной партийной работой, которая, как известно, сопряжена с большим риском. Однако целый ряд провалов коммунистических ячеек и ряд поражений, которые потерпело в те годы коммунистическое движение в целом, не отпугнули Берната от марксистских идей, а, напротив, укрепили его политические взгляды, особенно после захвата нацистами власти в Германии. Разгром Коммунистической партии Германии и убийство нацистами десятков тысяч ее членов глубоко потрясли его. Из этих событий Геза Бернат извлек своеобразный урок, суть которого сводилась к тому, что нацизм является более сильным противником, чем его представляли отдельные близорукие политики.
Несколько позже, когда Бернат поближе познакомился с практическими мероприятиями так называемого «нового порядка», в нем созрело твердое убеждение, что фашизм является смертельной угрозой всему человечеству и что эту коричневую заразу нужно как можно скорее ликвидировать. Вот тогда-то журналист Геза Бернат и принял решение в меру своих способностей и предоставляющихся ему возможностей бороться против фашизма.
К тому времени Бернат уже имел за плечами более чем тридцатилетний опыт журналистской работы. Как корреспондент различных органов печати, он побывал на различных фронтах, беседовал с главнокомандующими различных армий, был вхож к начальникам генеральных штабов ряда армий. Удивительная память, прекрасное знание обстановки и способность к глубокому анализу происходящих событий соединялись у него с великолепным знанием людей. У него было бесчисленное количество знакомых, много друзей, и среди них несколько замечательных журналистов, «старых лис», как он их называл. На протяжении ряда лет он обменивался с ними информацией, как филателисты обмениваются друг с другом редкими марками. Помимо всего этого, Бернат со страстью коллекционера занимался сбором слухов, сплетен и компрометирующих данных об отдельных лицах, вынашивая мечту, что когда он уйдет на пенсию, удалившись от дел, то напишет книгу, в которой будут фигурировать видные политики и мыслители, распорядившиеся судьбами наций и народов на протяжении десятка лет.
Узнав об аресте Милана Радовича, Геза Бернат мысленно принял решение во что бы то ни стало помочь юноше. Сам план освобождения родился у него в голове во время обеда. От внимания журналиста не ускользнуло нервозное поведение Вальтера фон Гуттена. Бернат хорошо знал, что Гиммлер и его люди намерены в самом ближайшем будущем рассчитаться с армейскими офицерами, настроенными против нацистов, создать таким образом германские вооруженные силы, командный состав которых не будет заниматься политикой, зато будет по-собачьи предан идеям фюрера.
Бернату давно было известно о болезненной склонности подполковника Вальтера фон Гуттена, однако лишь вчера вечером он понял, что об этом знает и Чаба. Бернат уже собирался идти спать, как вдруг Андреа спросила его:
— Папа, ты допускаешь, что Вальтер гомик?
В этот момент Геза, по обыкновению, раскуривал трубку перед сном. Горящая спичка, которую он поднес к трубке, обгорела до того, что обожгла ему пальцы.
— Кто тебе об этом сказал? — спросил он, зажигая вторую спичку.
— Чаба. А уж он-то наверняка знает. Представь себе, он даже приставал к Эндре Поору! Фантастика, дай только. Не правда ли?
— Говоришь, Чаба сказал? — задумчиво спросил Бернат и, забыв в тот момент о дочери, начал лихорадочно соображать, связывая в единое целое обрывки мыслей. Мозг его в тот момент уподобился чреву ЭВМ, в которую заложили разрозненные данные: Вальтер фон Гуттен, Чаба... дело Рема, Хорст Шульмайер, Рейнхард Гейдрих, Милан Радович...
Два года назад Геза Бернат как-то ужинал с Мариусом Никлем, преподавателем Берлинского университета. Мариус был стар и мудр. Вскоре после этого ему удалось уехать за границу, в настоящее время он жил в Париже. Бернату нравился этот умный старик, и он охотно встречался с ним.