Последний пророк
Шрифт:
— Какая разница? — глухой, безучастный голос, обращенный скорее уж к метели, чем ко мне. Словно у нее он спрашивал: какая разница?
— И воевали… да?
Немой кивок. Все Зёкино огромное тело было абсолютно неподвижно, замерло и застыло. Мне ведь казалось, что он, пьяный, немедленно обрушит на меня какую-нибудь кровавую кавказскую быль, я готовил себя к долгому выслушиванию грязных и страшных подробностей, но оказался в дураках. Зёка не хотел разговора. Может, целую вечность мог бы так сидеть у окна и пить свою водку. Мне тяжело молчать, я не умею. Нужно было срочно куда-то себя деть, что-то такое сделать. Ну, навязать ему беседу даже, уж раз я сейчас не сплю, а сижу за столом, и заснуть, видимо, не удастся.
— В «Новостях» передавали,
— А тебе-то что?
Я не нашелся что ответить.
— Там мира не бывает, — тихо сказал Зёка и опустил глаза.
Эта абсурдная ситуация продолжалась еще некоторое время: мы молчали. Мне отчего-то казалось, что обязательно должно быть продолжение, мы не можем ведь без конца молчать. Должно что-то произойти. Он допил бутылку, спустил ее под стол, затем лег, подложив руку под голову. Поезд мерно качало, за окном угрюмо, в ритм, выла буря. Зёка лежал мертвецом, совершенно неподвижно. Я оставался за столиком. Нечто внутри подсказывало, что следует обязательно оставаться на этом самом месте, уходить нельзя, иначе нарушится определенное невидимое равновесие между нами двоими, сломается подспудная, парадоксальная гармония. Несколько раз я проваливался в полудрему, соскальзывая подбородком с ладони. Зёка дышал ровно, неглубоко, спокойно. Нет, я чувствовал себя в совершенно идиотском положении: он давно спит, а я жду вот непонятно чего от этого пьяного уснувшего человека! Но в тот момент, когда я окончательно уговорил себя покинуть этот глупый пост, Зёка произнес очень внятно и уверенно, как приказал:
— Там, в сидоре, полезь… Возьми водяру, и еще там есть фотокарточки.
Я покорно подчинился его странному приказу, полез в вещмешок. Пахнуло кислятиной, дешевым табаком, бензином. Бутылку я нашел сразу, но с фотографиями провозился долго. Пришлось даже подсвечивать себе зажигалкой. Ничего особенного, оружия, например, Зёка с собой не вез — скомканное грязное белье, кулек с остатками еды, липкий и в крошках, еще ерунду всякую. Дембельский альбом лежал на самом дне. Во время всех моих манипуляций хозяин мешка-сидора валялся бревном. Даже не глянул в мою сторону. Затем велел равнодушно:
— На втором листе… верхняя карточка… найди третьего слева.
Обжигая пальцы о раскалившуюся зажигалку, я третьего слева нашел. Румяный белобрысый парень, деревенский с виду, стоит, обхватив за плечи двух своих товарищей. В одном я сразу узнал Зеку — бравого, веселого, загорелого, без этой жуткой белизны щек и губ. Бодрое молодое мясо распирает новенькую униформу.
— Нашел? — Да.
— Теперь водку открой. Выпей за упокой души.
Так странно все это происходило с нами, даже напоминало ритуал: полутемное купе, летящий сквозь вьюгу и мглу поезд, негромкие приказы лежащего неподвижно человека…
— А вы?
— Мне хватит. Пей, ботаник. Скажи: «За упокой души раба Божьего Алексея». Повтори.
— За упокой души… — Вагон встряхнуло, и водка плеснулась из стакана мне на руку, обожгла. — За упокой души раба Божьего Алексея. — Выпил.
— Спасибо.
И снова, черт побери, замолчал надолго! Я пролистал альбом. От страницы к странице лица становились все мрачнее, все более пыльной — одежда, и в окружающих пейзажах замелькали выразительные руины. Особенно поразила меня одна фотография: несколько перемазанных грязью парней с автоматами на броне танка. Один из них, лихо закусив папиросину, держит человеческий череп в пятнистой каске. Живой смеется, и скалится череп. Снимок был профессиональным — я подумал, может, оставил на память кто-то из заезжих журналистов. Несколько персонажей к концу альбома исчезло. Зёка — тоже. Он вообще появлялся лишь на nape-другой карточек и вынырнул лишь в самом конце, портретом — такой, каким я видел его сейчас.
— Слышь, ботаник… Это я его убил, Леху, — прозвучал в темноте далекий Зёкин голос.
— Вы? За что? — Я отдернул руки от альбома, тяжелые картонные страницы громко захлопнулись, обдав меня легким ветерком.
— По справедливости, — вздохнул он. — Ты вообще верующий, нет? Молитвы знаешь какие-нибудь? В церковь ходишь?
— Нет, — тихо ответил я.
— Слышь, ботаник, ты умный? — вдруг спросил Зёка, как бы ища поддержки своему внутреннему спору. — Умный, а?
— Не знаю…
— Как ты думаешь, Бог один?
Я не нашелся что ответить, и ответа моего он не ждал.
— А как так получается, слышь, ботаник, что чечены тоже Богу молятся? Ихний Бог тоже настоящий?
— М-мм… Может, и так.
Зёка взял свободной рукой с пола вещмешок, подложил под голову, поворочался с едва слышным стоном.
— Ну, выпей тогда еще.
— Мне довольно…
— Пей!
Собравшись с духом, проглотил водку. Уже был сильно пьян, начинало тошнить, и кружилась голова. Обычно я пью мало.
— Готов? — поинтересовался даже с любопытством каким-то Зёка.
— Гот-тов… — Посреди слова застряла икота.
— Тогда слушай. — Он помолчал еще, давая спиртному овладеть мной всерьез. — Короче, мы в учебке познакомились, я и Леха. У меня первый юношеский по дзюдо, и Леха тоже спортсмен был, парашютный спорт. В военкомате куда таких? Ясно, в десантуру. Значит, в учебке, говорю, познакомились. Он классный был пацан, Леха, веселый. Мечтал знаешь о чем? В «Альфе» служить. Говорит, оттарабаню два года, останусь на сверхсрочку, потом поступлю в Рязанское десантное, а оттуда буду в «Альфу» прорываться. И меня все подбивал тоже в Рязанское. Короче, мы с первых дней с ним как братья стали, такие дела… Ну, шесть месяцев пролетели, я даже не заметил… Поднимают нас ночью по тревоге в полной выкладке, грузят в поезд. Я у ротного спрашиваю: «Куда едем?» Он отвечает: «Служить». Хороший мужик был ротный, Климов по фамилии. Его под Ачхой-Мартаном убило… В общем, едем-едем, приехали: станция Владикавказ. Ну все, значит, ясно: война. Я, ты знаешь, занервничал, а Леха даже рад: мол, тем, кто после Кавказа, им поступать легче… Помурыжили нас во Владикавказе три недели — учения, то-се, а потом бросили в горы. На блокпостах дежурить. В общем, в первую же ночь погнали нас «деды» с Лехой в аул за водкой. Чё делать — пошли. Туда добрались нормально. Разыскали этого старика, взяли у него ящик, распихали по сидорам, идем обратно. Тут нас и повязали обоих, мы и «мяу» сказать не успели. Бросили в «жигуль» и повезли. Так что мы, ботаник, и повоевать не успели.
Попали мы к Руслану Дудаеву — но не тот Дудаев, даже не родственник, однофамилец. У него маленький был отряд, человек двадцать. С федералами воевать они боялись, просто похищали людей, потом продавали. Я слышал, через Дудаева человек сорок наших прошло.
Ну, короче, выгрузили нас, отметелили и бросили в зиндан. Это земляная такая яма, метра три, а сверху — решетка. Утром — допрос. Мы Руслану сразу сказали: мол, срочники, все такое, бабок никаких нет. Откуда бабки? У меня мать с отцом всю жизнь на заводе горбатились, у Лехи батя помер, а матушка на базаре стоит. Разве что хату продать, да и то… Короче, Руслан все понял. Он вообще был нормальный мужик, с понятиями. Пока не уколется — человек, а вот после укола зверел. Мы ему сразу: делай чё хочешь, но выкупа за нас никто не даст. Командованию вообще до сраки все, особенно если ты рядовой.
Наших вообще знаешь сколько в Чечне пропадает? Пишут: «Пропал без вести», — и точка. А человек может целый год в плену сидеть, пока не загнется или не убьют его… Ладно. В общем, были мы у них как рабы. Дрова кололи, окопы рыли, камни таскали, а ночью — опять в яму. И еще кандалы на руках и ногах. А пиздили нас, ты понял, каждый день, чтоб страх не теряли. И кулаками, и сапогами, и прикладами… Обкурятся к вечеру, и давай. В общем, месяц где-то прошел, и стало им скучно. Мы уже были вообще никакие оба, от любого удара сразу падали. Но держались. Леха все как заведенный повторял: ничего, ничего, выберемся отсюда — и в Рязанское… Я-то сразу понял, что нас тут похоронят, а он еще верил во что-то…