Последний пророк
Шрифт:
— Борис Борисович.
— Пойдемте в кабинет, — вежливо промямлил Кирилл.
Остановившись на пороге, визитер оглядел все по-хозяйски внимательно и цепко, в деталях, словно это были его новые апартаменты. Я поймал этот фотографирующий взгляд — профессиональный, с прищуром, с быстрой искрой. Может, боялся, что здесь пулеметчики во всех углах? Покивал головой, снова улыбнулся:
— Хорошо тут у вас. А совсем недавно, кажется, переехали, да?
— Полгода уже, — подсказал Кирилл.
— Хорошо-о, — густым, вязким баритоном повторил он. — Мы в свое время поскромнее жили, поскромнее.
Борис Борисович прошествовал к Кириллову креслу, вбивая граненые каблуки в податливый ковер, поставил рядом свой дипломат, сел, закурил. Расслабленные, с ленцой, движения человека, который не стесняется своего влияния и власти. Которому в этом мире принадлежит многое, очень многое. Секретарша принесла кофе и печенье. Поблагодарил, взял чашку — мизинец по-купечески оттопырен, — шумно отхлебнул.
— Хороший кофеек, благодарю. Как вас зовут, девушка?
— Ира, — ответила секретарша.
— Вас тут не обижают начальники ваши, а? Такие молодые оба, симпатичные… Цветы дарят на Восьмое марта?
— Все хорошо, спасибо. — Она попятилась к выходу, слегка зардевшись, как положено, опытная.
— Если обижать будут, вы мне позвоните, я их прищучу! — легко засмеялся он и подмигнул исчезающей Ирине. — А вы, Кирюша, какой-то бледный. Почему? Я знаю почему. Когда зарядку в последний раз делали? Молодежь, молодежь… Вот я, например: каждое утро в семь — подъем, зарядочка с гантелями, потом бегаю в парке. А зимой купаюсь в проруби. И давление не скачет, и сердце не шалит. Только вот курю много. — Он с осуждением покосился на свою сигарету, «Собрание», с золотым ободком. — Жена говорит: бросай, бросай, — а не получается. Привычка. И вообще, мои юные друзья, что может быть лучше, чем чашка крепкого кофе, пятьдесят капель коньячку и хорошая сигарета? Не знаю, как вы, а я люблю наш, армянский. Старые товарищи не забывают, шлют из Еревана. Иногда заработаешься до ночи, устанешь как последний пес, вынешь из шкафа бутылочку, нальешь — запах, запах какой! Я ведь когда в Москву из Саратова в институт поступать приехал, не то что на коньяк — на пиво с трудом наскребал…
Меня это развязное балагурство начало беспокоить. Когда человек, чей секретный банковский счет в оффшорной зоне заблокирован, так себя ведет, становится неприятно. Но к делу Борис Борисович и не думал переходить.
— Я когда в Москву приехал, — продолжал он невозмутимо, похлопывая ладонью по кожаному подлокотнику, — у меня такой маленький был фибровый чемоданчик, один. В нем две рубашки, одни брюки и галстук. Мне галстук дядька подарил на день рождения. Красивый такой, с павлинами. Ох, что за павлины! Куда он делся, ума не приложу. Так жалко! А сапоги отец справил. Он штатской обуви не признавал, ходил всегда в сапогах. Со скрипом, м-мм… Сошел я с поезда и сразу на Красную площадь поехал. Иду, значит, сапогами скриплю, а вокруг народу, народу! Аж страшно. Не-е, думаю, надо назад возвращаться. Потеряюсь я здесь, затопчут. Только когда экзамены сдал, малость успокоился. А бедность какая была! Я себе первый свой костюм только к свадьбе справил. А женился я, мои юные друзья, в двадцать семь лет. И выделили нам в общежитии комнату, так-то. Как у Высоцкого: «На тридцать восемь комнаток всего одна уборная». Квартиру получил в тридцать пять… Так что я вам даже завидую.
Он умолк, заботливо погасил сигарету. Собрал окурком пепел в аккуратную горочку посреди пепельницы. Мы с Кириллом оба теряли терпение, раздраженно переглядывались исподтишка. Борис Борисович, закинув ногу за ногу и слегка покачивая носком сверкающей, как офицерский сапог, туфли, продолжал как ни в чем не бывало:
— Все, знаете, к компьютерам не могу привыкнуть. В наше-то время компьютеров не было. Я еще арифмометр застал, железный «Феликс». Крутишь ручку и считаешь. Вот такая древняя штуковина. Мне вот сейчас в кабинет компьютер поставили, а я, ей-богу, даже включить его боюсь. Мало ли, не на ту кнопку нажмешь, еще сломается… Так и стоит себе. А вот внук мой, Данька, — того вообще от компьютера за уши не оттащишь. Восемь лет пацану, а уже все знает. Как ни приду — все в кого-то стреляет, в каких-то монстров. Или на самолете летает, Америку бомбит. Черт-те что, какие игры придумывают! Говорю ему: «Даня, пойдем в зоопарк сходим, что ли, мороженого поедим». А он мне: «Отстань, дед, мне еще главного гоблина замочить надо». Видали?! Что такое гоблин, Кирюша?
— Чудовище, Борис Борисович, — невесело ответил Кирилл, сцепив пальцы в сложный тугой замок.
— А слово «театр» через «и» пишет, вот вам и все чудовища, — сокрушенно заметил он, доставая новую сигарету. — Ладно, на правильную дорогу поставим, когда время придет… Так вы, мои юные друзья, уже обо всем переговорили, да?
Мы кивнули.
— Вот и славненько. У вас небось своих дел хватает, но уж простите. Надо постараться. Молодой человек в курсе, Кирюша?
— В курсе, в курсе, — пробормотал Кирилл.
Борис Борисович не торопясь открыл свой дипломат, повозившись с золочеными кодовыми замками, вынул пластиковую папку, подал мне. Но сделал это так, что пришлось потянуться через стол, хрустнув позвонками. Улыбнулся:
— Ознакомьтесь, пожалуйста. Здесь все, что вам нужно. Я накрыл папку рукой:
— Почитаю дома. В спокойной обстановке.
— Дома, мой юный друг, надо отдыхать, — произнес Борис Борисович таким тоном, что охота возражать сразу отпала. — А на работе надо работать. Читайте. Пока я здесь, можете задавать вопросы. Потом поздно будет.
Я послушно (в генах, наверное, сидит это послушание) пролистал бумаги. Ничего особенного: реквизиты банка, номер счета… Делу не поможет.
— Есть вопросы?
Выдержав паузу, собравшись с мыслями, сказал:
— Есть.
Кирилл вздрогнул.
— Задавайте. Если смогу, отвечу. — Борис Борисович был снова само радушие.
— Вот представьте себе… — начал я, понемногу смелея. — Представьте себе, что вы узнали некую информацию, которую вам знать не положено. Вы возвращаетесь поздно вечером к себе домой, входите в подъезд, и из темноты вам навстречу вылетают ровно девять граммов свинца…
Кирилл больно толкнул меня ногой под столом. Но я продолжил:
— Это очень неприятно. В газетах каждый день сообщают о таких происшествиях. А у меня жена, ребенок… Да и вообще…
Борис Борисович неестественно громко, подчеркивая каждое раскатистое «ха-ха», засмеялся. Делал он это с удовольствием, настойчиво и долго. Когда смеяться надоело, помахал ладонью в воздухе, разгоняя дым.
— Как учил в свое время товарищ Сталин, «кадры решают все», мой юный друг. А мы кадрами не разбрасываемся… Еще вопросы есть? Нет? Закрываем заседание? Ну, тогда за работу, товарищи. Увидимся в понедельник.
— Простите, — как можно вежливее произнес я. — Вы, наверное, не вполне себе представляете…
— Это вы не вполне себе представляете! — грубо оборвал меня он, с резким стуком опустив на подлокотник кресла крепко сжатый кулак. — Сколько вам потребуется времени?
— Не знаю… Может, месяц…
— Две недели, — жестко и отчетливо, звеня вороненым металлом каждого слога, отчеканил Борис Борисович, слегка изменившись в лице. — И не вздумайте меня дурачить, мой юный друг. Это неразумно.