Последний пророк
Шрифт:
Нам показали, что нужно делать. Головка мака тонко надрезается сверху вниз в четырех-пяти мертах. Сквозь надрезы проступает беловатый млечный сок. Это нужно оставить до следующего дня, пока сок загустеет. Загустевший сок, темную смолу, собирают в специальные посудины и делают новые надрезы. Нам выдали короткие ножички, посуду и погнали в маковые джунгли. Скоро стало ясно, что на этом поле мы и умрем. Вышло, выкатилось воспаленное солнце, обливая нас расплавленным прозрачным металлом. Двигались медленно, сонно, каждое движение давалось адским усилием. Кружилась голова. Пытались держаться друг за друга, чтобы не упасть, но чечен, матерясь и пинаясь ногами, требовал, чтобы каждый обрабатывал свою делянку. Внезапно я услышал протяжный вздох и шорох, резко обернулся. Над головками мака не было Таниной головы. Я бросился туда. Таня лежала на земле, разбросав руки. Я присел, начал тормошить, бить по щекам — бесполезно. Она дышала еле-еле, но совершенно не реагировала ни на что.
— Эй! — закричал я. — Эй, кто-нибудь, помогите!
— Что орешь, сука? — Чечен появился незаметно и тихо из зарослей, пожевывая травинку.
— Женщине плохо! Пожалуйста, дайте воды.
— Пэрэбьется. — Он подошел к Тане и безразлично, как вещь, пнул ее ботинком в бок. — Вставай, коза! Хватит притворяться.
— Не смейте ее трогать! — Я кинулся на чечена, оттолкнул его. — Вы же человек, не зверь. Она может умереть. Дайте воды, я вас прошу!
Чечен удивленно посмотрел на меня, как на странное природное явление — говорящую лягушку, покачал головой. Размахнулся, легко, без усилий, ударил в лицо. Я упал сразу, даже не почувствовав боли. Мгновенно оказался на земле. В голове стоял звон, перед глазами плыли, вырастая один из другого, оранжевые и белые круги. Чечен подошел, задумчивый, снял автомат, уткнул ствол мне в пах.
— Еще раз такое будэт — вистрелю, — сказал без особых эмоций и передернул затвор. — Тэпэр вставай, работай.
Я покорно, безропотно встал. Он отстегнул от ремня фляжку, протянул мне:
— Чэрэз пят минут она встанэт. Если нэт — сам приду и падныму. — Некоторое время он стоял молча, разглядывая мою Таню. — Хароший баба у тэбя. Может, сэбэ ее оставлю, нэ буду вообще продават…
Воды во фляжке оказалось достаточно. Я полил Тане на лицо, дал попить. Она закашлялась, открыла глаза:
— Господи, где я? Что со мной такое?
— Вставай, пожалуйста… Прошу тебя, встань. Иначе этот подонок…
— Я не могу…
— Надо… Надо встать…
Я обхватил ее, поднял, поставил на ноги. Таня шаталась, еле-еле держала равновесие. Глаза у нее были бессмысленные, мутные.
— Я… больше… не могу…
— Терпи, терпи… На, попей еще немножко. Появилась женщина в черном — ходячий мешок и щель для глаз. Проходя мимо нас, не останавливаясь, молча сунула мне в руку замотанное в платок яблоко. Сразу исчезла, бесшумная. Я ткнул яблоко Тане:
— На, поешь…
Кое-как мы закончили этот проклятый день, вернулись в зиндан. Машка лежала в углу ямы, свернувшись бубликом, как маленькое животное. Ее колотил крупный, со стуком зубов, озноб. Кожа была воспаленная, ярко-красная, обгоревшая.
— Солнечный удар, — сразу определил Жан-Эдерн. — Ребенку нельзя здесь находиться. Она может умереть…
— Что с тобой, девонька моя? — Таня подползла к малышке, но едва нашла силы протянуть руку и погладить ее по жестким, сухим волосенкам.
— Мне страшно, мамочка… — дрожа, еле выговаривая слова, ответила Машка.
— Почему тебе страшно, Ежик?
— Ко мне приходили белые медведи… большие белые медведи… Они сказали, что заберут меня на Северный полюс… Там так холодно, так холодно… Я не хочу на полюс… я там совсем замерзну…
— Какие медведи? Какой полюс? — Я провел кончиками пальцев по ее лицу — грубая, шершавая, горячая кожа.
— Она бредит, — сказал глухо Жан-Эдерн. — Еще один день девочка здесь может не пережить.
— Мне холодно, мамочка, — простонала Машка. — Укрой меня одеяльцем… Где мое одеяльце?
— Все в порядке, малышик, все в порядке, — еле слышно шептала Таня. — Медведи больше не придут… Все злые медведи ушли далеко-далеко…
— Подонки, они просто подонки, — хрипя, процедил Гюнтер. — Их всех нужно уничтожать напалмом…
— Хусейн! — закричал я в ночное небо, расчлененное грубым силуэтом решетки. — Хусейн! Хусейн!
На фоне высоких жирных звезд нарисовалась смутная фигура.
— Чиво надо?
— Наш ребенок умирает. Умирает ребенок, понимаешь?! Ему нужен врач.
— Прошу вас, пожалуйста… прошу вас, помогите девочке! — взмолилась и Таня.
Чечен звучно сплюнул. Сгусток вонючей слюны чиркнул где-то рядом со мной. Шлепнулся о твердую землю.
— Значит, адной русской сучкой будэт мэньше. Она нэ родит солдата, каторий придет в мой дом и убьет май дэти.
Развернулся и исчез.
— Чтоб ты сдох! — Таня ударила кулачками в стену, плача. — Чтоб вы все сдохли! Чтоб вы сдохли!..
— Позвольте мне. — Жан-Эдерн, хрустнув коленями, поднялся. — Позвольте, может, я как-нибудь помогу девочке…
К концу следующего дня мы отдыхали на краю макового поля. Грузовик запаздывал, стемнело. Нам разрешили несколько минут просто посидеть в покое. Тани не было. Я вертел головой, осматривался тревожно. Сейчас она придет, утешал я себя, может, присела помочиться где-то в зарослях и сейчас выйдет… Она действительно вышла. Спотыкаясь, держась руками за пах, лицо в слезах, Таня выбралась на межу, глянула издалека на нас, опустилась на землю и громко, с воем зарыдала.
— Что… что они с тобой сделали?! — Мой выкрик-вопрос был уже бессмысленным.
Следом за Таней появился чечен, облизывая руку, покрытую глубокими кровавыми царапинами.
— Паднымайся, русская курва! — заорал он на Таню и ударил ее с размаху ногой под ребра. — Вставай, блядь! Или я тэбэ сейчас матка твой вонючий вырву!
Я не успел опомниться, все случилось очень быстро. Гюнтер схватил с земли тяжелый камень и бросился на чечена. Их разделяли метров пятнадцать — двадцать, у Гюнтера на ногах были тяжелые кандалы. Но он двигался быстро, очень быстро. Рослый, нескладный, на полторы головы выше чечена. Тот опомнился, лишь когда Гюнтер уже почти заносил над ним камень. Уклонился со звериной ловкостью, выдернул из-за спины автомат… Грохнула очередь. Гюнтер замер с поднятым в руке камнем, застыл. В жидких сумерках он напоминал какого-то древнего германского бога или героя, высеченного из скальной глыбы. Зигфрида какого-то. Ничком упал на землю, всем весом грохнулся, не выпуская свой камень. Чечен тоже застыл, оторопел. Затем выматерился, харкнул, пошел по направлению к холмам. Что-то объяснял в переносную рацию.