Последний Рюрикович
Шрифт:
– А вы-то как же? Нешто здесь заночуете? – посмотрел на старика широко открытыми от удивления глазами Ивашка.
– Я следом пойду, – пояснил Синеус. – Погляжу, как ты обратный путь запомнил. Не заплутаешь?
Ивашке было, конечно, страшновато идти первым навстречу неведомым опасностям, но еще хуже для него было сознаться в своем страхе, и он только молча кивнул.
«В конце концов, чего особливо-то пужаться? Разве что зверя какого – волка али медведя. Так они в эту пору не шибко разгуливают. К тому ж и пойдет он не вовсе один – дедушка Синеус сзади. Нешто не поможет, ежели что?» – рассуждал он мысленно, успокаивая сам себя перед
– А теперь гляди в оба и шагай за мной след в след. Оступишься али в сторону шагнешь – почитай, что и не было тебя вовсе. Трясина кругом. – И посерьезневший до предела старик протянул оробевшему Ивашке поднятую им по дороге сухую жердину.
Другой жердиной он все время промерял путь впереди себя. Зыбкая почва, на которой они стояли уже по щиколотку в воде, а Ивашка – по самые коленки, качалась под ними, утробно чавкая, будто облизывалась, предвкушая близкую добычу. Спустя несколько минут Синеус обернулся к мальчику.
– За жердину крепче держись, да не сробей сейчас, не отступи. В сторону шарахнешься – смерть.
– Ага, ага, – торопливо закивал порядком подуставший Ивашка. – А скоро ль придем-то?
– Чуток осталось, – утешил старик. – Вот только тут теперь не сробей. Счас пред нами человек из болота встанет. Ты его не боись, не настоящий он. Чучело. Я его сам состряпал, дабы ежели кто чужой энтим путем пойдет, дак чтоб не дошел.
С этими словами он прошел несколько шагов вперед, и прямо возле него из смрадной трясины вылезло чудовище с огненными дикими глазами, выросшее вскоре во весь свой огромный двухметровый рост и вытянувшее свои руки навстречу путникам, по крайней мере так показалось перепуганному мальчику, с истошным криком повалившемуся навзничь в вонючую стоялую воду.
Синеус оглянулся и приободрил Ивашку:
– А жердины из руки не выпустил. Ай, молодец. А теперь вставай скорее. На сей тропе долго стоять нельзя – засосет.
Ивашка, все еще дрожа от пережитого ужаса, поднялся и с огромным усилием оторвал ноги от чего-то мягкого и обволакивающего.
– Говорил же, что это – чучело, – объяснил ему старик. – Крест я, вишь, сделал, да на голову череп сей надел. А чтоб похоже было, порты с рубахой натянул на него. Вишь, как все тиной заросло, оттого он и зеленый весь.
– А глаза-то отчего светятся? – спросил Ивашка. Звук собственного голоса как-то успокаивал его, и потому мальчик без умолку засыпал старика вопросами.
– Дак там тоже просто. Я ему туда две гнилушки сунул поболе, чтоб в глазницах застряли, – они и светятся. А без него никак нельзя. Вишь, ты хучь и знал о нем, и то испужался, когда оно к тебе встало. А теперь представь, что было бы, если б я тебя не упредил?
Ивашка представил и… передернулся. Было бы о-го-го.
– Вот и худой человек от такого страшилища тоже непременно отшатнется. Али сердчишко сробеет, али просто в сторону отпрыгнет. А трясина-то как раз и ждет уже его. Выбравшись на небольшой сухой островок посреди болота и устало плюхнувшись на сухую землю, причем даже не выпуская из рук жердины, он добавил: – Ненасытно сие болото, аки жадность людская. И нет ему дна… Стой! – прервал он свои рассуждения. – Я как тебе рек? След в след, а ты…
– Дак здесь ближе, – попытался возразить застрявший в двух шагах от островка Ивашка, ноги которого прочно увязли в болоте. Вместо того чтобы свернуть подобно старику вправо и далее, чуть пройдя, опять вернуться влево, он решил двинуться прямо и теперь никак не мог сдвинуться с места.
– Ближе… – передразнил старик добродушно. – Ан и утоп бы вмиг. Я б тоже напрямки пошел, кабы трясины здесь не было. – И, подав мальчику жердину, уже вытаскивая Ивашку на сухой берег, проворчал: – Боюсь, не запомнишь ты с одного раза весь путь. Ну да ладно, проверим. Авось я все равно сзади пойду. Ты полежи малость, – заботливо склонился он над рухнувшим от усталости мальчиком. – Токмо на зипунок ложись. Нельзя на землю-то. Сырая она здесь завсегда, а от тебя вон как жаром пышет – вмиг остынешь насмерть. А я пока дровишек наберу да кострище запалю – тогда и поболтаем.
Вокруг уже окончательно стемнело. Деревья остались где-то вдали, небо загадочно сияло всеми немыслимыми цветами. Взошедшая луна освещала тихим неброским светом унылые окрестности, и оттого еле видный и очень робкий огонек зарождающегося костра, терпеливо разводимого Синеусом, казался единственным светлым пятнышком на фоне дремлющей в смертной истоме природы.
Сам же старик в своем белом одеянии, с развевающейся от быстрых движений бородой походил на старого волхва, возлагающего дары ненасытному языческому идолу. Вокруг него, подобно воинам-помощникам, застыли несколько осин. Не слышалось ни шороха деревьев, ни крика птиц.
Только болото продолжало бормотать раздраженно на пришлых и упрямых людишек, кои насмелились проникнуть к самому его сердцу и ускользнули от коварных зеленых вязких сетей трясины. Большие пузыри болотного газа, неожиданно появлявшиеся на поверхности в разных местах, несколько разнообразили это бормотание, хотя и не услаждали слух шумными всплесками, словно угрожали: и тут вам не пройти, и здесь смерть, и там гибель, покорись, человек, ибо слаб ты предо мной, и не тебе первому суждено сгинуть во мне бесследно. Покорись, и я дарую тебе покой от забот и тревог. И не коснется тебя ничто печальное, и обнимет тебя ласково моя сильная нежная рука, и увлечет властно на самое дно, ибо неправду реклось, будто нет у меня его, – есть оно, лишь глубоко, так глубоко, что ты и не ведаешь.
– Ивашка, – окликнул заслушавшегося таинственной ночной тишиной мальчика подошедший неслышно Синеус и заговорщицким шепотом, кивнув на трясину, спросил: – Манит?
– Ага, – кивнул мальчуган и опять изумился: – А как вы?..
Он не договорил, но старик его понял:
– Дак ведь она и меня порой манит, не без того. Сильная, – уважительно, как о достойном сопернике, отозвался Синеус и потянул Ивашку к вовсю разгоревшемуся костру. – Пойдем, пойдем. Нам непременно обсохнуть надо.
– Не забоится там Митя-то? – озабоченно спросил мальчик, оставшись почти голышом и греясь между двух костров, которые запалил Синеус, дабы было тепло не только одному боку, но и другому. И вот оба они – и старик, и мальчик – сидели между кострами, задумчиво глядя, как пляшут на сухих, быстро чернеющих ветках озорные огненные человечки.
– Я с самого начала ведал, что дорога будет трудная и долгая, – не сразу откликнулся старик, наслаждаясь теплом живого огня. – Не следовало бы, конечно, лишний раз, ну да делать нечего, пришлось его сонным зельем напоить. Так что спит он теперь, поди, без задних ног, твой Митя. А что о приятеле своем не забываешь – хвалю. Он хучь и царевич, а друг, судя по всему, надежный. Не будь его, дак ведь и тебя бы сейчас…
Они снова замолчали, любуясь не устающими от долгой пляски огненными человечками.