Последний шанс
Шрифт:
Богдана Андреевича в любом случае надо доставлять в угрозыск для более детального допроса, для выяснения всех обстоятельств, упомянутых в его исповеди, а «жигуленок» можно оставить на месте. Ключи — в карман, на замки — пломбу. Чуть позже сюда явится криминалист и попытается снять отпечатки пальцев того бородатого, которого подвозил Лазня, если, конечно, они есть. А пока, при первом беглом осмотре машины, важно не касаться металлических и пластмассовых деталей, способных хранить следы прикосновения рук.
Лазня отошел деликатно к задней стенке гаража,
Иван Иванович заглянул в багажник и увидел там то, что и должен был увидеть. Сундучок из плотного, пропитанного эпоксидной смолой брезента был пуст, если не считать двух пустых бутылок из-под водки, накрытых чем-то вроде скатерти.
— С кем опустошили? — поинтересовался Иван Иванович.
— С кем же? С Петенькой, — сердито ответил Лазня. — Вчера...
— Без помощников управились?
— Товарищ майор, обижаете Петю. На две-то белоголовых ему помощники ни к чему. Нужен всего лишь собеседник, чтобы слушал про его победы на бабьем фронте и нарезал закуску.
Осмотрев багажник, Иван Иванович принялся за салон. Распахнул все четыре дверцы. Приподнял за шпагат матрасы, подержал их на весу и вернул на прежнее место. Заглянул в «бардачок». Там был граненый стакан, технический паспорт на машину, несколько пластмассовых пробок и... еще одна бутылка, в которой осталось граммов сто водки.
— Не та ли, которую сулил бородатый за труды праведные? — с иронией спросил Иван Иванович вдруг вспыхнувшего маковым цветом Лазню.
— Не та, — пробурчал он.
Иван Иванович осторожно вынул пробку, понюхал. Водка.
— А ты, Богдан Андреевич, страдал — нечем было опохмелиться.
— Забыл. Сунул когда-то по пьяному делу в «бардачок» и запамятовал.
Все с таким трудом взлелеянное было к словам Лазни доверие вмиг испарилось. Хлестнула жгучая обида: «А я-то, дурень в ступе, чуть не попался на россказни».
Он снял резиновый коврик, который обычно стлался под ноги водителя. Под ковриком для удобства — кошма. Приподнял и ее — двумя пальчиками. Под кошмой оказалась газета. Бросилась в глаза дата: «29 апреля», то есть сегодняшняя. Лазня ойкнул и подался было к майору милиции, но тот быстро обернулся, готовый ко всяким неожиданностям. Сделав два шага от стенки гаража к машине, Богдан Андреевич остановился. Сухие, воспаленные глаза смотрели на майора милиции не мигая.
Под газетой были деньги. Пятидесятирублевые купюры. Аккуратно разложены. Много, очень много... На глаз — несколько тысяч.
«Вот и конец легенде...»
— Наличные на закуску, к той белоголовой злодейке с наклейкой! — не удержался Иван Иванович от ядовитой реплики. Не признаваясь даже самому себе, он сейчас праздновал победу.
— Вы что же, товарищ майор, решили, что эти гроши — моя тырбанка по мебельному? — Где-то в краешках его сухих губ жила скрытая усмешка. Лазня ударил себя в грудь кулачищем. Со всего размаха. Набатный гул прокатился по гаражу: — Детьми клянусь! Чтоб меня в первый же день удавило в шахте, если брешу, не ваши это деньги! Мои!! Хотел обновить машину, от жены прятал. Тут шесть с половиной, считайте не считайте, как в банке.
— Сергей, наручники, — распорядился Иван Иванович, отходя на всякий случай ближе к воротам, подальше от Лазни. «Ишь, кулачищи-то как сжал! Не кулаки, а молоты!»
Лазня побледнел. А только что был краснее вареного рака. Ушла кровь от лица до последней капли. Губы посинели, как у человека с тяжелым сердечным приступом. В глазах — слезы отчаяния, а за слезами — страх зверя, очутившегося в капкане.
На пороге вырос Сергей. Передал Ивану Ивановичу наручники. Тот, не спуская глаз с Лазни, предугадывая каждое его движение, шагнул к хозяину «Жигулей» бежевого цвета, в которых под резиновым ковриком лежало шесть с половиной тысяч рублей.
Лазня беззвучно, по-мужски плакал. Широкие в запястьях тяжелые руки очутились в наручниках.
— Товарищ майор, не те это деньги, не ваши, — стонал Лазня. — Не грабил я «Мебели». Мне всегда хватало того, что я зарабатывал. Другие это деньги!
— Сережа, понятых! — приказал Иван Иванович.
С поднятыми в наручниках руками Лазня казался еще выше, плечистее, великанистей. Но — уже не опасным, даже если и взбунтуется.
Понятых долго искать не пришлось: два автолюбителя из соседних гаражей.
Деньги пересчитали. Как и сказал Лазня, шесть тысяч пятьсот рублей, сто тридцать купюр по пятьдесят рублей.
— Иметь такие деньги под ногами и польститься на пятерку... Иметь в багажнике водку и ждать, когда какой-нибудь бородач покажет из черной модной сумки горлышко бутылки...
— Товарищ майор, не те это деньги, что вы думаете! Клянусь всем святым, не те!
— Разберемся, Богдан Андреевич. Теперь все будет зависеть от вашей откровенности.
Ивана Ивановича слегка озадачивало то, что Лазня продолжал называть его «товарищем». В подобной ситуации побывавшие в местах заключения невольно переходят на «гражданина начальника», признавая тем самым свое поражение. Богдан Андреевич упорно держался своей версии: «Деньги не те... Другие».
Жестокая истина
Донецк — город рабочий. Просыпается он рано. В 6.00 гудит металлургический завод, оповещая о начале трудового дня. У других заводов в связи с запрещением звуковых сигналов отобрали это право — созывать по утрам люд, напоминая, что пора на работу, а ему, родоначальнику города, оставили. В шесть первый гудок, в семь — второй. Когда-то городишко был невелик, и заводской гудок слышали на всех рабочих окраинах. Теперь он вязнет в чащобе высотных домов. Донецк, как уже говорилось, нынче не уступает по площади Парижу. Есть районы, расстояние между которыми не менее сорока-пятидесяти километров. Туда, конечно же, гудку не дотянуться, не добраться. Однако Донецкий металлургический, как и сто лет назад, вещает миру о начале трудового дня. Впрочем, на шахтах в это время уже идет первый наряд.